Как мы готовим одних детей в колледж, а других — в тюрьму

В Соединённых Штатах существуют две инстанции, сопровождающие подростков на их пути во взрослую жизнь: колледж и тюрьма. Социолог Элис Гоффман прожила шесть лет в известном беспорядками районе Филадельфии и непосредственно наблюдала за тем, как подростки из афро-американских и латиноамериканских семей оказываются в тюрьмах, часто в результате довольно безобидных нарушений. В своём пылком выступлении Элис задаётся вопросом: «Почему всё, что мы можем предложить, — это наручники и тюремное заключение?»

Переход американских детей
во взрослую жизнь

происходит под надзором двух инстанций.

Об одной их них
мы слышим много — колледж.

Многие из вас, возможно,
помнят то волнение,

с которым впервые пошли в колледж.

Некоторые из вас,
может быть, и сейчас там учатся,

и вы испытываете это волнение
прямо сейчас.

У колледжа есть свои недостатки.

Учёба стóит дорого,
оставляет молодых людей в долгах.

Но, в общем, это довольно приятный путь.

С получением высшего образования
у молодёжи появляются гордость, друзья

и приличный запас знаний
об окружающем мире.

И, возможно, самое главное —

больше шансов найти работу,
чем у них было до поступления.

Сегодня же мне хотелось бы
поговорить о второй инстанции,

контролирующей переход
во взрослую жизнь в США.

Эта инстанция — тюрьма.

Молодые люди, идущие по этому пути,
имеют дело с надзирателями

вместо профессоров.

Вместо лекций они ходят
на судебные заседания.

Год за границей по обмену заменяется
на поездку в исправительное учреждение.

И в свои 20 лет они выходят оттуда

не со степенью по бизнесу и английскому,

а со сведениями о судимости.

Это учреждение нам дорого обходится,

примерно 40 000 долларов в год

стóит содержание молодого человека
в тюрьме Нью-Джерси.

Только в этом случае за это
платят налогоплательщики,

а дети при этом получают
холодную тюремную камеру

и клеймо на всю жизнь,
с которым они возвращаются домой

и пытаются найти работу.

Всё больше и больше детей оказываются
на этом пути во взрослую жизнь,

больше, чем когда-либо в США,
и это потому, что за последние 40 лет

количество заключённых в стране
выросло на 700%.

У меня для вас есть единственный слайд.

Вот он.

Вот наша статистика по заключённым:

около 716 на 100 000 жителей.

А это — страны ОЭСР.

Более того, в тюрьму попадают
дети из бедных семей,

многие из афро-американских
и латиноамериканских общин,

так что тюрьма сегодня твёрдо стоит между
молодыми людьми, пытающимися вырваться,

и воплощением в жизнь американской мечты.

На самом деле, дела обстоят
ещё хуже, чем кажется,

потому что мы не только посылаем
бедных детей в тюрьму,

мы облагаем бедных детей
судебными издержками,

пробациями и ограничениями
условного осуждения,

ордерами на задержание по мелочам,

мы загоняем их в реабилитационные центры
и под домашний арест,

и мы требуем от них
умения договариваться с полицией,

совершающей набеги
на бедные цветные общины

не в целях обеспечения
общественного порядка,

а для того, чтобы подбить подсчёт арестов
и выровнять городскую отчётность.

Вот чем обернулся наш исторический
эксперимент в наказании:

молодые люди боятся, что в любой момент
их могут остановить, обыскать, задержать.

И не только на улице,
но и в их собственных домах,

в школе, на работе.

Я заинтересовалась этим
альтернативным путём во взрослую жизнь,

когда сама была студенткой

Пенсильванского университета

в начале 2000-x годов.

Пенсильванский университет находится
в исторически афро-американском районе.

Там одновременно существуют
два параллельных мира:

дети, которые учатся в этом
элитном частном университете,

и дети из прилегающих окрестностей,

часть которых попадает в колледж,

но многие из которых
оказываются в тюрьме.

На втором курсе я начала заниматься
с одной старшеклассницей,

которая жила примерно
в 10 минутах от университета.

Вскоре из исправительного центра
вернулся её двоюродный брат.

Ему было 15 лет, он только
перешёл в девятый класс.

Я стала больше узнавать о нём,
о его друзьях и семье

и однажды спросила у него,
могу ли я написать о его жизни

в своей дипломной работе.

Эта дипломная работа превратилась
в диссертацию в Принстоне,

а теперь стала книгой.

К концу второго курса

я переехала в тот самый район
и провела следующие шесть лет,

пытаясь понять, с чем сталкиваются,
взрослея, эти молодые люди.

Во время своей первой недели

я видела двух мальчиков,
пяти и семи лет,

играющих в салки:

мальчик постарше догонял другого.

Он был полицейским.

Поймав мальчика помладше,

«полицейский» придавил его к земле,

надел ему воображаемые наручники,

вынул у него из кармана монету,

приговаривая: «Это я конфискую».

Он спросил, есть ли у того
при себе наркотики

и не имеет ли он условной судимости.

Много раз я наблюдала за этой игрой,

иногда дети просто сдавались

и без сопротивления прижимались к земле,

заложив руки за голову,
или стояли, прижавшись к стене.

Дети орали друг на друга:

«Я упеку тебя за решётку,

я тебя там запру так, что ты
домой уже не воротишься!»

Однажды я увидела как шестилетний малыш
стянул штаны с другого мальчика

для проведения обыска промежности.

В течение первых 18 месяцев,
которые я прожила в этой округе,

я делала заметки каждый раз,
когда видела стычки между полицией

и местными жителями — моими соседями.

Так, в первые 18 месяцев

я наблюдала полицейских,
останавливающих прохожих или водителей,

обыскивающих их, проверяющих их имена,

преследующих людей на улицах,

забирающих людей для допроса

или ареста каждый день,
за исключением пяти.

52 раза я видела, как полицейские
взламывали двери,

гнались за людьми в домах

или арестовывали кого-нибудь
в их собственном доме.

14 раз в течение этих полутора лет

я видела, как полиция дралась, душила,
пинала, топтала или избивала молодых людей

после того, как их уже задержали.

Со временем я познакомилась
с двумя братьями,

которых звали Чак и Тим.

Когда мы познакомились, Чаку было 18,
он был старшеклассником.

Он играл в баскетбольной команде
и учился на тройки и четвёрки.

Его младшему брату Тиму было 10 лет.

Тим любил Чака, ходил за ним по пятам,

считал его своим наставником.

Они жили со своей мамой и дедом

в двухэтажном городском доме
с лужайкой и задним крыльцом.

Их мать, пока мальчики росли,
пыталась избавиться от наркозависимости.

Она никогда подолгу не задерживалась
на одной и той же работе.

Семья жила практически на пенсию деда,

едва ли достаточную для того,
чтобы покупать еду, одежду

и школьные принадлежности для ребят.

Семья едва сводила концы с концами.

Итак, когда мы встретились,
Чак ещё учился в школе.

Ему только что исполнилось 18.

В ту зиму один мальчик в школе

обозвал мать Чака жалкой шлюхой.

Ударом в челюсть Чак повалил того в снег

и получил обвинение в нападении
при отягчающих обстоятельствах.

У другого мальчика
повреждений не было.

Я думаю, больше всего
пострадала его гордыня.

Но так как Чаку уже стукнуло 18,

с таким обвинением его отправили
в тюрьму для взрослых на Стейт Роуд

в северо-восточной Филадельфии,

где он отсидел, не имея
возможности выплатить залог,

и пока откладывалось разбирательство,

практически весь свой
последний школьный год.

Наконец, на исходе учебного года,

судья по этому делу снял с него
большинство обвинений в агрессии,

и Чак вернулся домой,

задолжав всего лишь пару сотен долларов
за судебные издержки.

В тот день Тим был очень счастлив.

Следующей осенью Чак попытался
снова записаться в школу,

но в секретариате ему сказали,

что поскольку ему уже 19,
его нельзя принять из-за возраста.

Затем судья по делу о нападении
выписал ордер на его арест,

так как он не смог выплатить
225 долларов судебных издержек,

срок которых истёк через пару недель
после закрытия дела.

Так он оказался бросившим школу,
да к тому же в бегах.

Первый арест Тима
случился в том же году,

когда ему исполнилось 11.

Чак добился для себя условного ареста

и пошаговой выплаты судебных расходов,

и однажды он вёз Тима в школу
на машине своей подруги.

Их остановил полицейский,
проверил номер машины

и обнаружил, что она числится
украденной в Калифорнии.

Чак понятия не имел, в какой момент
своего существования она была украдена.

Дядя его подруги купил её
у дилера подержанных машин

в северо-восточной Филадельфии.

Чак и Тим никогда не бывали
за пределами штата,

не говоря уже о Калифорнии.

Но тем не менее, полицейские в участке

обвинили Чака в приобретении
украденной собственности.

Через несколько дней судья
по делам несовершеннолетних

предъявил обвинение 11-летнему Тиму

в причастности к делу о приобретении
украденной собственности,

и тому дали три года условно.

С нависшей угрозой условного срока,

Чак стал учить младшего брата,

как скрываться от полиции.

Они сидели рядом на заднем крыльце,

глядя на улицу за домом,

и Чак учил Тима, как распознавать
машины, работающие под прикрытием,

как вести переговоры с ночной полицией
и как и где скрываться.

Я хочу, чтобы вы представили себе,

какая жизнь была бы у Чака и Тима,

если бы они жили в районе,
откуда дети попадают в институты,

а не в тюрьмы.

Как, например, район, где росла я.

Ну ладно, скажете вы.

Но ведь Чак, Тим и подобные им дети
действительно совершают преступления!

Разве они не заслуживают
оказаться в тюрьме?

Разве они не заслуживают жизни
в постоянном страхе ареста?

Мой ответ на это — нет.

Не заслуживают.

И уж точно не за те же поступки,
которые их сверстники

из более привилегированных семей
совершают безнаказанно.

Если бы Чак учился в моей школе,

та драка на школьном дворе
так бы и закончилась,

как любая драка на школьном дворе.

Она никогда не перешла бы в разряд
дел с отягчающими обстоятельствами.

Ни один из ребят,
с которыми я училась в школе,

не имеет судимости.

Ни один.

Но представьте, у скольких из них
она была бы, если бы их останавливали

и обыскивали на наркотики
по пути на занятия?

Или если бы полиция делала набеги
на ночные вечеринки студенческих братств?

Ну хорошо, скажете вы.

Но разве не бóльшим
количеством заключённых

объясняется низкий у нас
уровень преступности?

Низкая преступность. Это прекрасно.

В целом, это прекрасно.
Низкая преступность.

Её уровень резко упал
в 90-х и 2000-х годах.

Но по данным комитета учёных

Национальной академии наук
прошлогоднего созыва,

зависимость между нашим
исторически высоким числом заключённых

и нашим низким уровнем преступности
довольно шаткая.

Оказывается, что уровень преступности
возрастает и снижается

независимо от того, сколько
молодых людей мы сажаем в тюрьму.

Мы привыкли иметь очень узкое
представление о справедливости:

плохо — хорошо, виновен — невиновен.

Несправедливость заключается
в неправомерном осуждении.

А если же вас осудили за то,
что вы совершили,

вас следует за это наказать.

Есть невинные и виновные,

есть жертвы, а есть преступники.

Может быть, нам стóит несколько
расширить наши представления.

Сегодня мы требуем от детей,
живущих в наиболее обделённых районах,

семейные ресурсы которых минимальны,

тех, кто учится в худших школах страны,

которым труднее всего найти работу,

кто живёт в районах,
где насилие происходит ежедневно,

от этих детей мы требуем соответствия
самым строгим правилам —

никогда не совершать ничего плохого.

Почему мы не протягиваем руку помощи
молодым людям, которым и так нелегко?

Почему мы предлагаем им лишь наручники,
тюремные камеры и жизнь изгоев?

Неужели нельзя придумать что-то получше?

Не должна ли система уголовного правосудия
быть скорее нацелена на реабилитацию,

профилактику, вовлечение граждан,

чем на наказание?

(Аплодисменты)

Представьте себе систему
уголовного правосудия,

которая учитывает сложившуюся практику
отстранения цветного населения США,

вместо того, чтобы способствовать
процветанию этой практики.

(Аплодисменты)

И, наконец, систему уголовного правосудия,
которая верит в темнокожих молодых людей,

а не обращается с темнокожей молодёжью,
как с врагом, чьё место — за решёткой.

(Аплодисменты)

Хорошая новость в том,
что такая система уже возможна.

Несколько лет назад Мишель Александр
написала книгу «Новый Джим Кроу»,

открывшую глаза на тюремное заключение
как на проблему гражданских прав

исторического масштаба, о которой
американцы до тех пор понятия не имели.

Президент Обама и Генеральный прокурор
Эрик Холдер очень убедительно высказались

по поводу реформы приговоров

и необходимости устранения
расовой дискриминации при задержании.

Штаты отказываются от программы
«Останови и обыщи»,

как от нарушающей права граждан.

Города и штаты перестают считать
хранение марихуаны преступлением.

Нью-Йорк, Нью-Джерси
и Калифорния

сокращают число заключённых,
закрывают тюрьмы,

одновременно с явным
уменьшением преступности.

Теперь и Техас присоединился:

там закрывают тюрьмы,
увеличивают вклад в образование.

Это любопытное сочетание
можно наблюдать теперь повсюду,

в него вовлечены как бывшие заключённые,
так и фискальные консерваторы,

правозащитники и сторонники
доктрины свободной воли,

молодые люди, открыто протестующие
против полицейского насилия

над безоружными темнокожими подростками,

и взрослые, более обеспеченные люди,

некоторые из присутствующих
в этом зале,

которые вкладывают много денег
в инициативы по деизоляции.

В полном разногласий Конгрессе

необходимость реформы
системы уголовного правосудия —

это, пожалуй, единственный пункт,
где и правые, и левые

сходятся во мнениях.

Я не ожидала, что застану на своём веку
такой поворотный момент в политике.

Думаю, что многие из тех,
кто неустанно работал

над изучением причин и следствий

наших высоких показателей
тюремного заключения,

тоже не надеялись застать
этот момент на своём веку.

Вопрос, стоящий сегодня перед нами, —
как мы можем этим воспользоваться?

Насколько мы можем изменить ситуацию?

Я хочу закончить призывом к молодёжи,

к студентам колледжей,

к молодым людям,
старающимся избежать тюрьмы

или отсидеть свой срок
и вернуться домой.

Может показаться, что эти два
пути взросления несовместимы,

но у молодых людей, переходящих
через эти две инстанции

во взрослую жизнь,

есть нечто общее:

они в равной степени могут участвовать
в преобразовании нашей системы правосудия.

Молодые люди всегда были
лидерами движения за равноправие,

за сохранение достоинства для всех

и за равные шансы быть свободными.

Задача молодого поколения,

взрослеющего в такой переломный момент, —

это положить конец массовым заключениям
и построить новую систему правосудия,

с акцентом на справедливость.

Спасибо.

(Аплодисменты)