Как говорить о войне с ветеранами

Вес Мур вступил в армию США, чтобы оплатить колледж, но этот опыт стал его сущностью. В своей откровенной речи десантник и капитан, написавший книгу «Другой Вес Мур», объясняет шок возвращения домой из Афганистана. Он делится простой фразой, повторяемой гражданскими и показывает, почему её недостаточно. Это призыв всем нам просить ветеранов рассказывать их истории и слушать.

Я рад быть здесь
и говорить о ветеранах,

так как я служил в армии не потому,

что хотел пойти на войну.

Я служил не потому,
что во мне была страсть

или потребность отправиться
за границу и сражаться.

Откровенно говоря, я служил потому,

что колледж чертовски дорогой,

а с этим обещали помочь,

и служил в армии,

так как это было то, что я знал,

и в чём, как думал, мог преуспеть.

Я не из военной семьи.

Я не военный мальчишка.

Никто из моей семьи
не становился военным,

и я впервые
познакомился с военнослужащими

в возрасте 13 лет,

когда меня отправили в военную школу,

потому что мама угрожала мне

военной школой с восьми лет.

У меня были проблемы, когда я рос,

и мама всегда говорила что-то вроде:

«Если ты с этим не справишься,

я отправлю тебя в военную школу!»

Я смотрел на неё и говорил:

«Мам, я буду стараться».

Когда мне было девять,

она начала давать мне буклеты,
чтобы показать, что не шутит,

а я думал:

«Хорошо, мам, я вижу
ты серьёзна и буду стараться».

А когда мне было 10—11,

моё поведение становилось только хуже.

Я был на испытательном сроке
по учёбе и поведению

ещё до того, как мне исполнилось 10,

а наручники на запястье я впервые ощутил

в 11 лет.

Когда мне было 13,

мама подошла и сказала:

«Я не могу больше это терпеть.

Я отправлю тебя в военную школу».

Я взглянул на неё и сказал: «Мам,

я вижу ты расстроена и буду стараться».

А она: «Едешь на следующей неделе».

Так я впервые получил

общее представление о военных,

потому что ей это казалось
хорошей мыслью.

Я искренне с ней не согласился,

когда впервые появился там,

ведь за первые четыре дня

я убегал из этой школы пять раз.

Школу окружали большие чёрные ворота,

и каждый раз,
когда все отворачивались,

я убегал через эти ворота.

Я основывался на их предложении

покинуть школу
в любой момент, как захочется.

Я говорил: «Что ж, в таком случае,

я бы хотел уйти». (Смех)

Но это не работало.

И я продолжал убегать.

В итоге,

после пребывания там некоторое время

и по окончании первого года

в этой военной школе,

я осознал, что взрослею.

Я понял:
то, что мне нравится в этой школе

и во всей этой структуре —

нечто, с чем мне ранее
не приходилось сталкиваться:

факт того, что я, наконец,
ощущал себя частью чего-то большего,

частью команды,
что людям было важно

моё наличие там,

что лидерство не было пустым словом,

но настоящей,
по сути, центральной частью

всего процесса.

И когда для меня наступило время

выпуститься из школы,

я стал думать о том, чем бы мне
хотелось заниматься,

и как, вероятно, большинство студентов

не имел представления, что бы это было.

Я подумал о тех,

кого уважал и кем восхищался.

Я подумал о многих,

в частности, мужчинах в своей жизни,

с которых я брал пример.

Все они носили форму

Соединённых Штатов Америки,

потому для меня вопрос и ответ

стали весьма простыми.

Вопрос о том, кем я хотел быть

ответился сам собой:

«Думаю, военным».

К делу подключилась армия,

натренировала меня,

и когда я говорю, что пошёл в армию,

не потому что хотел принимать участие в войне,

правда такова: я вступил в 1996 году.

Не так уж много чего происходило.

Я никогда не был в опасности.

Когда я отправился к матери —

впервые я поступил на службу в 17 лет,

то есть мне необходимо было
родительское разрешение

вступить в армию,

потому я доверил ей всю бумажную работу,

а она предположила, что это было
нечто вроде военной школы.

Она думала: «Это помогло ему раньше,

так что я просто позволю
ему там остаться», —

не догадываясь,
что подписанные ей бумаги

были согласием на приём её сына в армию,

чтобы стать военным.

Я прошёл через весь процесс,

опять же, постоянно думая:

«Круто! Может, буду служить по выходным

или по две недели в году, поднатаскаюсь».

Пару лет спустя, после моего вступления,

после того,
как мать подписала те документы,

весь мир изменился.

А после 9/11 вся подоплёка
выбранной мной профессии

стала совершенно иной.

Я пошёл на службу
не ради того, чтобы сражаться,

но так как теперь я был в рядах армии,

это было именно тем,
что должно было произойти.

Я так много думал о тех солдатах,

коими мне, в конечном итоге,
придётся руководить.

Помню, когда мы впервые,
сразу после 9/11,

тремя неделями позже я был
на самолёте, летящем за границу,

но не по военным делам и причинам.

Я летел за границу,
потому что получил стипендию

на обучение там.

Я получил стипендию, чтобы поехать за границу,

учиться и жить там.

Я жил в Англии, и это было интересно.

Но в то же время те,

с кем я тренировался,

те солдаты, с которыми я прошёл
всю подготовку

и готовился к участию в войне,

теперь отправлялись туда.

Они вскоре должны были очутиться

в тех местах,

которые подавляющее большинство

проходящих подготовку

не могли даже найти на карте.

Несколько лет я потратил
для окончания аспирантуры.

Всё то время, что я провёл,

сидя в зданиях Оксфорда,

построенных сотни лет назад

ещё даже до того,
как были основаны США.

И вот сижу я там,
беседуя с преподавателями

о заказном убийстве
эрцгерцога Фердинанда,

и как это повлияло
на начало Первой Мировой,

а мой разум и сердце всё время

вместе с моими солдатами,

которые в тот момент
набрасывали кевлары,

хватали свои защитные жилеты

и придумывали,
как конкретно сменить позицию

или как почистить пулемёт

в темноте.

Такова была новая реальность.

К тому времени, как я выпустился
и вернулся в своё подразделение,

и мы собирались
развернуться в Афганистане,

в моей части были солдаты,

участвовавшие в своей второй
или третьей компании,

когда я ещё
не участвовал в своей первой.

Помню свою первую операцию.

Когда поступаешь на службу

и проходишь через боевые действия,

каждый смотрит на твоё плечо,

потому как там расположена нашивка
с указанием боевой части.

Так что сразу же,
как кого-то встречаешь,

жмёшь руку, и тут же

глаза смотрят на плечо,

ведь хочется знать, где человек служит,

в какой боевой части.

И я был единственным,

у кого на плече ничего не было,

и жгло всякий раз,
когда кто-нибудь туда смотрел.

Но вот есть шанс
поговорить со своими солдатами

и разузнать,
почему они вступили в армию.

Я — потому как колледж был дорогой.

Многие из моих солдат поступили на службу
по совсем иным причинам.

Из чувства долга.

Со злости,

потому что хотели что-то сделать.

Потому что их семья сказала,

что это важно.

Из желания своего рода мести.

По целому набору причин.

И вот мы все за границей

сражаемся в этих столкновениях.

Удивительно то, что я весьма наивно

стал прислушиваться к этой фразе,

которой никогда полностью не понимал,

ведь после 9/11
начинаешь слышать эту идею,

когда кто-то подходит и говорит:

«Благодарю за твою службу».

Я последовал примеру и то же самое

стал говорить своим солдатам.

Ещё до того, как участвовал в сражении.

Но я и не представлял что это значило.

Просто говорил,
потому что звучало правильно,

как нечто, что следует сказать тем,

кто служит за границей.

«Благодарю за твою службу».

Но я даже не представлял себе контекста

или что это могло значить для тех,

кто это слышал.

Когда я впервые вернулся из Афганистана,

я считал, что если тебе удалось
вернуться из столкновений,

то опасность позади.

Думал, что если ты
покинул зону конфликта,

то, вроде как, можно стряхнуть пот

и сказать:

«Уф-ф-ф, рад, что выкрутился»,

не понимая, что для так многих людей

их война по возвращении домой

всё ещё продолжается.

Она продолжает происходить в сознании,

в воспоминаниях,

в испытываемых эмоциях.

Уж простите,

что нам не нравится
быть среди большой толпы.

Простите, пожалуйста,

что мы проводим неделю там,

где 100-процентное соблюдение
правил светомаскировки,

потому как не разрешено передвигаться
с белыми огнями,

которые могут быть видны

за километры,

вместо них используют маленькие зелёные

или голубые огоньки,

не различимые издалека.

Простите, если так внезапно

после 100-процентной светомаскировки

мы через неделю оказываемся
посреди Тайм-Сквер

и испытываем трудности с адаптацией.

Просим прощения,

что после воссоединения с семьёй,

живущей совсем без тебя,

теперь, когда ты дома, так не просто

вернуться к ощущению нормы,

ведь само понятие нормы
для тебя изменилось.

Помню, когда вернулся,
хотел общаться с людьми.

Хотел, чтобы люди
спрашивали меня о происшедшем,

чтобы подходили и интересовались:

«Чем ты занимался?»,

подходили и спрашивали:

«Как это было? Какая была еда?

Какие впечатления? Как ты?»

Но единственный вопрос,
который мне задавали:

«Ты кого-нибудь убил?»

И это от тех,
кто был достаточно любопытен,

чтобы вообще что-то спросить.

Ведь порой у людей есть страх,

опасение, что если сказать что-то,

то можно обидеть

или что-то не то вызвать.

Потому в общем по умолчанию
лучше ничего не говорить.

Загвоздка тут в том,

что тогда чувствуется,
будто твоя служба

никем и не признана,

будто всем всё равно.

«Благодарю за твою службу» —

и живём дальше.

Мне хотелось лучше понять,

что скрывается за этим и почему

слов «Благодарю за твою службу»
не достаточно.

Факт таков: у нас есть

2,6 миллиона ветеранов —

мужчин и женщин —
войн в Ираке и Афганистане,

и они среди нас.

Иногда мы их знаем,

иногда нет,

но есть это чувство, общий опыт,

разделяемая связь,

когда мы знаем, что этот опыт

и эта глава нашей жизни,

хоть и закрыта,

ещё не окончена.

В контексте слов
«Благодарю за твою службу»

люди меня спрашивают:
«Что для тебя значат эти слова?»

Для меня
«Благодарю за твою службу»

значит признание наших историй,

заинтересованность в том, кто мы,

понимание той силы,

которой так многие,
с кем мы служим, обладают,

и того, почему эта служба
так много значит.

«Благодарю за твою службу» —
это признание факта,

что только наше возвращение домой

и снятие униформы

ещё не значит,
что наша служба своей стране

теперь окончена.

Правда в том, что есть много чего ещё

предложить и отдать.

Когда я смотрю на людей,

как мой друг Тейлор Урруэла,

который потерял в Ираке ногу,

но имел 2 заветные мечты в жизни.

Одна — стать солдатом,
другая — игроком в бейсбол.

Он теряет ногу в Ираке,

возвращается домой

и вместо того, чтобы решить,

что с потерей ноги
второй мечте не сбыться,

он решает, что всё ещё хочет
стать игроком в бейсбол,

и запускает вот группу,
называемую VETSports,

что сейчас работает
с ветеранами по всей стране

и использует спорт
как способ восстановления.

Люди, вроде Тэмми Дакворт —

бывший пилот вертолёта,

для вождения которого

нужны две руки

и ноги для управления рулём.

Её вертолёт сбивают,

она пытается запустить вертушку,

но та не отвечает

на её инструкции и команды.

Она пытается
безопасно посадить вертолёт,

но и этого не получается,

а причина тому:

машина не повинуется командам,
поступающим от её ног,

так как их оторвало.

Она едва выживает.

Приходят медики и спасают ей жизнь,

и пока она дома восстанавливается,

она осознаёт:
«Моя работа ещё не окончена».

И теперь она использует свой голос,

как женщина-конгрессмен из Иллинойса

для борьбы и защиты ряда случаев

по проблемам ветеранов.

Мы поступили на службу,

так как любим страну,
которую представляем.

Мы поступили, потому что верим в идею

и верим в людей

справа и слева.

И всё, о чём мы просим, чтобы слова

«Благодарю за твою службу»

были бы не просто пустой фразой,

а искренним интересом

к тем, кто вышел вперёд,

просто потому,

что их попросили об этом

Для нас это верно не только сейчас,

не только во время военных операций,

но и много после того,
как последний бронетранспортёр скрылся

и был сделан последний выстрел.

Это люди, с которыми я служил,

и они — те, кого я почитаю.

Так что благодарю за вашу службу.

(Аплодисменты)