Как потеря помогла одной художнице найти красоту в несовершенстве

Художница Алисса Монкс находит красоту и вдохновение в неизвестном и непредсказуемом и даже в ужасном. В поэтичной, глубоко личной речи она описывает взаимосвязь её жизни и написания картин в момент её развития как художника и как человека.

Я художник.

Я создаю большие картины
в стиле фигуративизма,

то есть рисую людей.

Вот, например.

Но сегодня я хочу поделиться с вами
чем-то очень личным,

что изменило мою работу и мои взгляды.

Мы все через это проходим,

и я надеюсь, что мой опыт
поможет кому-то ещё.

Расскажу вам немного о себе.
Я была младшей из восьми детей.

Да, в моей семье было восемь детей.

Шесть старших братьев и одна сестра.

Чтобы вы представляли,

для поездки в отпуск всей семьёй

нам нужен был автобус.

(Смех)

Наша супермама возила нас по всему городу

на всяческие кружки.

Не на автобусе,

у нас была и обычная машина.

Она отвозила меня на занятия искусством,

и не только на одно или два.

С 8 до 16 лет она возила меня
на все доступные,

потому что я хотела
заниматься только этим.

Она даже посещала занятия
вместе со мной в Нью-Йорке.

Будучи самым младшим ребёнком,
я усвоила несколько правил выживания.

Первое правило:

не попадайся на глаза старшему брату,
когда творишь глупости.

Я научилась быть тихой и аккуратной,

тщательно соблюдать правила
и не выделяться.

Но в живописи я создавала свои правила.

Это был мой личный мир.

К 14 годам я уже знала,
что хочу быть художником.

Я планировала стать официанткой,
чтобы продолжать писать картины.

Я оттачивала своё мастерство.

Поступила в высшую школу,
получила степень магистра искусств.

На моей первой собственной выставке
брат спросил меня:

«Что значат все эти красные кружочки
возле картин?»

Никто не был удивлён больше меня.

Они означали, что картины проданы,

и я смогу оплатить аренду квартиры,

занимаясь живописью.

В моей квартире было четыре розетки,

я не могла включить микроволновку
и тостер одновременно,

но главное, я могла заплатить за квартиру.

Я была очень счастлива.

Это картина, написанная в то время.

Я пыталась быть как можно реалистичнее.

Нужно было сохранять
индивидуальность и правдоподобность.

Это было местом, где я была одна
и полностью себя контролировала.

С тех пор я сделала себе карьеру,
рисуя людей в воде.

Ванные и душевые были
идеальной закрытой средой,

интимной и уединённой.

А вода была серьёзным испытанием,
которое затянулось на 10 лет.

Я написала около 200 таких картин,

некоторые из них 1,8 м на 2,4 м,

как вот эта.

Для этой картины я добавила в воду муку́,
чтобы сделать её мутной,

разлила по поверхности растительное масло,

посадила туда девушку.

Когда я включила освещение,

это было так красиво, что мне
не терпелось приступить к работе.

Мною двигал какой-то импульсивный интерес,

я постоянно искала что-то новое:

винил, пар, стекло.

Однажды я нанесла вазелин себе на волосы,

только чтобы посмотреть, что получится.

Не делайте этого.

(Смех)

В общем, всё шло хорошо.

Я нашла свой путь.

Я была активна и мотивирована,

была окружена художниками,

часто посещала различные мероприятия.

Я добилась успеха и признания

и переехала в квартиру,
в которой больше четырёх розеток.

Мы с мамой не спали допоздна,

обсуждали свои идеи
и вдохновляли друг друга.

Мама делала прекрасную глиняную посуду.

У меня есть друг по имени Бо,
он нарисовал картину,

где я и его жена танцуем возле океана.

Он назвал картину «Светлые годы».

Когда я спросила,
что это означает, он ответил:

«Это время, когда ты стала взрослой,
ты больше не ребёнок,

но на тебя ещё не давят
жизненные обязательства».

Так оно и было — то были светлые годы.

8 октября 2011 года

светлые годы закончились.

У моей мамы обнаружили рак лёгких.

Он распространился по костям
и уже был в мозге.

Когда она сказала мне об этом,
я упала на колени.

Я впала в истерику.

И когда я взяла себя в руки
и посмотрела на неё,

я поняла, что не во мне сейчас дело.

Важно найти способ помочь ей.

Мой отец врач,

для нас было огромным плюсом,
что он был за главного,

и он прекрасно справлялся с уходом за ней.

Я тоже хотела помочь,
сделать всё, что в моих силах,

Я хотела попробовать всё.

Мы все хотели.

Я изучала народную медицину,

диеты, лечение соками, иглоукалывание.

В конце концов я спросила её:

«Ты хочешь, чтобы я этим занималась?»

Она ответила: «Нет».

Она сказала: «Живи своей жизнью,
ты будешь нужна мне позже».

Она понимала, что происходит,

она знала то, чего не знали

ни доктора, ни эксперты, ни интернет:

того, кáк она хотела пройти через это.

Мне просто нужно было спросить её.

Я поняла, что если попытаюсь
что-то исправить,

я упущу главное.

Поэтому я просто начала бывать с ней,

что бы это ни значило
и что бы ни происходило,

я просто слушала её.

Если раньше я сопротивлялась,
теперь я сдалась,

перестала пытаться
контролировать неконтролируемое

и просто разделить это с нею.

Время замедлилось,

и даты уже не имели значения.

У нас сложился определённый режим.

Каждое утро я забиралась к ней
в постель и спала рядом с ней.

Мой брат приезжал к завтраку,

и мы были рады слышать,
как подъезжает его машина.

Я помогала ей, брала её за руки

и провожала на кухню.

У неё была огромная
сделанная ею кружка,

из которой она любила пить кофе,

ещё она любила ирландский хлеб к завтраку.

За этим следовал душ —

её любимая часть.

Она любила тёплую воду,

я старалась сделать её как можно мягче,

как в спа.

Моя сестра иногда помогала.

Она приносила тёплое полотенце

и тапочки сразу же,

чтобы мама ни на секунду не замерзала.

Я сушила ей волосы.

Мои братья приезжали вечером
и привозили своих детей.

Это был самый светлый момент её дня.

Со временем мы начали
использовать кресло-каталку.

Она уже не хотела есть так много

и пила кофе из самой маленькой
чашечки, которую мы смогли найти.

Я больше не могла поддерживать
её самостоятельно,

поэтому мы наняли
помощницу помогать нам в душе.

Эти простые ежедневные действия

стали нашим священным ритуалом,

мы повторяли их день за днём,

пока рак продолжал расти.

Мы переживали это смиренно и болезненно,

точно так, как мне того хотелось.

Мы называли то время «прекрасно ужасным».

Она умерла 26 октября 2012 года.

Спустя год и три недели после того,
как ей поставили диагноз.

Её не стало.

Мои братья, сестра, отец и я

собрались вместе,
что бы поддержать друг друга.

Нам казалось, что движение в семье,

наши закреплённые роли исчезли,

словно мы все вместе были в неизвестности,

чувствуя то же самое

и заботясь друг о друге.

Я благодарна, что они есть.

Проводя бóльшую часть времени
одна в студии за работой,

я и понятия не имела, что такая связь

может быть такой важной и исцеляющей.

Это было самым главным.

Тем, чего я всегда хотела.

После похорон пора было
возвращаться назад в студию.

Я собрала вещи и уехала назад в Бруклин.

Я снова начала рисовать —
делать то, чем занималась всегда.

И вот что произошло.

Я словно освободилась от всего,
что меня опутывало.

То безопасное,
тщательно запечатлённое место,

которе я создала в своих картинах,

оказалось мифом.

Оно больше не работало.

Мне стало страшно, потому что
я больше не хотела рисовать.

Поэтому я пошла в лес.

Я думала попробовать там, на природе.

Я взяла свои краски,
но не рисовала пейзажей,

я вообще не была художником
какого-то определённого направления,

поэтому у меня не было особых
привязанностей и надежд.

Это позволило мне быть
беззаботной и свободной.

Однажды я оставила одну из тех
мокрых картин

на улице на ночь,

в лесу рядом с фонарём.

К утру картина была покрыта жуками.

Мне было всё равно. Это было не важно.

Я взяла все эти картины назад в студию,

почистила их, чуть порезала их,

залила их растворителем,

положила больше краски сверху
и разрисовала снова.

У меня не было плана,

я наблюдала за тем, что происходило.

Вот на этой картине были жуки.

Я не пыталась реалистично
передать пространство.

Хаос и несовершенство очаровали меня,

и что-то начало происходить.

Мне снова стало интересно.

Эта картина тоже из леса.

Я думаю, это был своего рода протест.

Я не могла больше
контролировать то, что рисую.

Я намекала и предполагала,

а не описывала и объясняла.

И то несовершенство, хаос,
неспокойная поверхность

создавали историю.

Мне было так же интересно,
как когда я была студенткой.

Следующим шагом я захотела
включить в свои картины людей,

мне нравилась новая среда,

мне хотелось, чтобы там были
и люди, и та атмосфера.

Когда у меня появилась идея,
как это воплотить,

я испытала что-то вроде
тошноты и головокружения,

что, возможно, было адреналином,

но для меня это стало хорошим знаком.

И теперь я хочу показать вам,
что из этого получилось.

Я не выставляла их раньше,
так что это будет предпоказом

моей предстоящей выставки,

того, что уже готово.

Обширное пространство

вместо изолированной ванной.

Я выхожу наружу, а не заглядываю внутрь.

Ослабление контроля,

наслаждение несовершенством,

признание,

допущение несовершенства.

В этом несовершенстве

можно обнаружить уязвимость.

Я могла почувствовать глубочайшие помыслы,
то, что важно для меня,

связь между людьми,

то, что происходит там,
где нет сопротивления или контроля.

Я хочу создавать такие картины.

Вот чему я научилась.

У нас всех бывают большие потери в жизни,

возможно, касательно работы или карьеры,

отношений, любви, нашей молодости.

Мы потеряем здоровье,

людей, которых мы любим.

Эти потери не поддаются нашему контролю.

Они непредсказуемы,

они ставят нас на колени.

Я бы сказала, пусть так.

Падайте на колени, смиряйтесь.

Не пытайтесь что-то изменить,

не желайте, чтобы оно изменилось.

Этого не изменить.

Создайте пространство,

ощутите там свою уязвимость,

то, что для вас важнее всего,

ваши глубочайшие помыслы.

Попытайтесь установить связь

с тем и с теми, кто на самом деле рядом,

кто жив и может вас понять.

Это то, чего мы все хотим.

Давайте использовать возможности
для выявления прекрасного

в неизвестном, в непредсказуемом

и даже в ужасном.

Спасибо.

(Аплодисменты)