Анатомия карикатур журнала The New Yorker

The New Yorker получает около 1 000 карикатур каждую неделю; из них публикуется только около 17. В этом удивительном, динамичном и глубоком выступлении давнишний редактор отдела карикатур и самопровозглашённый «аналитик юмора» Боб Манкофф раскрывает юмор при помощи всего нескольких «зарисовок идей», показанных в журнале, объясняя, что работает, что нет и почему.

Сегодня я буду говорить о дизайне юмора,

что достаточно интересно, но связано

с некоторыми вопросами об ограничениях,

ведь в каких-то ситуациях юмор уместен,

а в каких-то нет.

Я из Нью-Йорка,

и я на 100% этим доволен.

Но это нелепо, потому что когда речь
заходит о юморе,

всё, на что вы можете надеяться, это 75%.

Никто никогда не доволен юмором на 100%,

за исключением этой женщины.

(Видео) Женщина: (Смеётся)

Боб Манкофф: Это моя первая жена.

(Смех)

Эта часть отношений прошла неплохо.

(Смех)

Давайте посмотрим на эту карикатуру.

Я хочу заметить,

что карикатуры появляются в контексте

журнала The New Yorker,

этого замечательного представителя
системы Каслона,

и смотрятся в этом контексте
совершенно невинными.

На рисунке немного высмеиваются
пожилые люди,

читателям должно понравиться.

Но как я говорил,
нельзя понравиться всем.

И этому парню вы
не сможете понравиться.

«Ещё одна шутка о старых белых мужчинах.
Ха-ха. Остроумно.

Замечательно, вы молод и груб,

но однажды и вы будете старым, если только
не свалитесь замертво, чего я вам желаю».

(Смех)

The New Yorker — достаточно
чувствительная среда,

очень легко кого-то обидеть.

Можно легко заметить,

что это очень необычный контекст.

Здесь один я говорю с вами.

Вы собирательны. Вы слышите, как смеются
соседи, и знаете, что соседи смеются.

The New Yorker открыт
для обширной аудитории,

и когда вы смотрите на карикатуру,

никто не знает, над чем смеются остальные,

и субъективность юмора становится

очень интересной.

Давайте посмотрим на эту карикатуру.

«Неприглядные факты об антидепрессантах».

(Смех)

Действительно, неприглядные.

Сейчас вы думаете, вроде бы

большинство из вас находят это смешным.

Правильно? Вы считаете, это смешно.

В общем это выглядит
забавной карикатурой,

но давайте посмотрим,
что показал интернет опрос.

В целом примерно 85% людей
он понравился.

109 человек дали ему оценку 10,
высший бал. 10 человек дали оценку 1.

Посмотрите на комментарии.

«Я люблю животных!!!!!». Посмотрите,
как сильно они их любят.

(Смех)

«Я не хочу причинять им боль.
Мне не смешно».

Это человек дал оценку 2.

«Мне не нравится смотреть
на страдания животных, даже на картинке».

Таким людям я говорю, что мы используем
обезболивающие чернила.

Остальные нашли карикатуру смешной.

Это и есть настоящая природа
распространения юмора,

когда у него нет заразительности.

Юмор — это вид развлечения.

Все развлечения предполагают
небольшую долю опасности,

что-то может пойти не так,

и всё равно нам это нравится,
если есть защита.

Что такое зоопарк?
Это опасность. Там тигр.

Но если решётка нас защищает,
это весело, правда?

Это плохой зоопарк.

(Смех)

Это очень политкорректный зоопарк,
но плохой зоопарк.

Но этот ещё хуже.

(Смех)

Имея дело с юмором
в контексте The New Yorker,

вы должны решить,
где должен быть тигр,

а где должна быть опасность.

Как вы должны с ней справляться?

Моя работа — просматривать
1 000 карикатур в неделю.

В The New Torker публикуются
только 16-17 карикатур,

а у нас их 1 000.

Конечно, от многих карикатур
приходится отказываться.

Можно было бы разместить
больше карикатур,

если бы мы избавились от статей.

(Смех)

Мне кажется, это было бы
большой потерей,

с которой можно жить,
но всё же потерей.

Новые иллюстраторы
приходят в журнал каждую неделю.

Среднестатический иллюстратор,
работающий с журналом,

рисует 10 или 15 идей в неделю.

Но бо́льшая часть будет отвергнута.

Это характерно для любой
творческой деятельности.

Многие выдыхаются.
Некоторые остаются.

Мэтт Диффе один из них.

Вот одна из его карикатур.

(Смех)

Дрю Дернавич. «Бухгалтеры
на сцене шоу импровизации».

«В этой части шоу мы попросим зрителей

выкрикивать любые цифры».

Пол Нот. «Он ничего. Был бы немного
более про-израильским».

(Смех)

Я знаю всё об отказе,

потому что когда я ушёл — вернее меня выгнали —
из школы психологии,

и решил стать иллюстратором,
что естественно.

С 1974 по 1977 я предложил
2 000 карикатур в The New Yorker,

и 2 000 карикатур были отвергнуты.

В какой-то момент череда отказов
прекратилась. В 1977 ответ

«К сожалению, Ваш материал нам не подходит.
Спасибо за возможность его рассмотреть»

волшебным образом сменился на это:

«Ого! Хорошая работа. Без шуток! Ты реально
продал карикатуру чёртову журналу The New Yorker».

(Смех)

Конечно, ответ звучал не совсем так,

но на эмоциональном уровне
он был таковым.

И конечно, это не юмор The New Yorker.

Что такое юмор The New Yorker?

После 1977 я ворвался в журнал
и стал продавать карикатуры.

Наконец в 1980 году я заключил великий

контракт с The New Yorker,

части которого я затушевал,
потому что они вас не касаются.

С 1980 года. «Уважаемый г-н Манкофф
подтверждает соглашение

о — » бла-бла-бла — размыто —

за любой рисунок идеи».

Мы имеем дело именно с рисунком идеи,
нигде в контракте

не упоминается слово «карикатура».

Фраза «рисунок идеи» — неотъемлемая часть
карикатур The New Yorker.

Что такое рисунок идеи?
Рисунок идеи — это что-то,

что заставляет вас думать.

Это не карикатура.
Карикатура получается,

когда думают и художник,

и читатель.

(Смех)

Вот некоторые примеры
моего типичного мышления.

«В мире нет справедливости. В мире есть
немного справедливости. Мир справедлив».

«Во что верят лемминги».

(Смех)

В комментариях,
которые The New Yorker и я пишем,

есть доля неопределённости,
двусмысленности.

Это что, карикатура?
Она действительно о леммингах?

Нет. Он о нас.

Это моё личное мнение о религии.

Все споры и конфликты в религии
основаны на том,

у кого лучший воображаемый друг.

(Смех)

Это моя самая известная карикатура.

«Нет, четверг не подходит. Как насчёт никогда —
никогда вас устроит?»

Его перепечатывали тысячи раз,
просто кошмар.

Даже на ремнях,

но в сокращённом виде: «Как насчёт никогда —
никогда вас устроит?»

Это очень разные виды юмора,

но у них есть и очень много общего.

В каждом случае нашим ожиданиям
брошен вызов.

В каждом случае
повествование переключается.

Есть несоответствие, есть контраст.

«Нет, четверг не подходит. Как насчёт никогда —
никогда вас устроит?» —

синтаксически вежливое предложение,

несущее в себе грубость.

Именно так и работает юмор.
Это когнитивное единство,

когда мы смешиваем две вещи,
которые не сочетаются,

но временно существуют
в нашем сознании.

Он и вежлив, и груб.

Это сочетание пристойности The New Yorker

и вульгарности языка.

В принципе, юмор так и работает.

Итак, я аналитик юмора, вы скажете.

Элвин Б. Уайт сказал, что анализ юмора
похож на вскрытие лягушки.

Никому это не интересно,
и лягушка умирает.

Я собираюсь убить нескольких,
но геноцид устраивать не стану.

Но правда —

взгляните на эту картинку.
Это интересная картинка,

«Смеющаяся публика».

Там люди, щеглы,

и все они смеются, все смеются

за исключением одного человека.

Этот человек. Кто он? Он критик.

Он критик юмора,

и мне приходится становиться на его место,

когда я работаю в The New Yorker,
и есть опасность,

что я стану этим человеком.

Вот короткое видео,
снятое Мэттом Диффе,

про то, что будет,
если чуть преувеличить.

(Видео) Боб Манкофф: «О-о-о, нет.

Э-э-эх.

О-о-о. Хмм. Очень уж смешно.

Вообще мне нравится, но у меня
отвратительное настроение.

Мне лично нравится. Может быть.

Нет. Не-а. Нет.

Недорисовано. Перерисовано.

Нарисовано хорошо, но всё равно
недостаточно смешно.

Нет. Нет.

О, Боже, нет, тысячу раз нет.

(Музыка)

Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. [Четыре часа спустя]

Эй, это отлично, ага, что там?

Офисный работник: Ветчина с сыром
на ржаном хлебце? БМ: Нет.

Офисный работник:
Бутерброд с пастромой? БМ: Нет.

Офисный работник: Копчёная индейка
с беконом? БМ: Нет.

Офисный работник: Фалафель?
БМ: Дай посмотреть.

Ох, нет.

Офисный работник: Сандвич с сыром?
БМ: Нет.

Офисный работник: Сандвич с беконом?
БМ: Нет.

Офисный работник: Шварцвальдская ветчина
с моцареллой и яблочной горчицей? БМ: Нет.

Офисный работник: Салат
из зелёной фасоли? БМ: Нет.

(Музыка)

Нет. Нет.

Определённо нет.
[Спустя пару часов после обеда]

[Сирена]

Нет. Убирайся отсюда.

(Смех)

То, что я делаю, здесь преувеличено.

Мы действительно отвергаем очень,
очень, очень много карикатур,

так много, что есть даже книги
под названием «Собрание отвергнутого».

«Собрание отвергнутого» не совсем
в стиле юмора The New Yorker.

Здесь вы видите пьяницу на обочине,

который напивается,
а его чревовещательную куклу тошнит.

Вряд ли это юмор в стиле The New Yorker.

Карикатуру составил Мэтт Диффе,
один из наших художников.

Я приведу несколько примеров юмора
отвергнутой коллекции.

«Я подумываю о ребёнке».

(Смех)

Сейчас звучит интересный,
виноватый смех,

противоречащий вашим лучшим суждениям.

(Смех)

«Задницеголовый. Пожалуйста, помогите».

(Смех)

В контексте книги,

в которой написано: «Карикатуры, которые вы
никогда не видели и не увидите

в The New Yorker», этот юмор идеален.

Я объясню почему.

Существует мнение, что юмор является

безвредным нарушением.

Другими словами,
чтобы что-то оказалось смешным,

оно должно быть неправильным
и правильным одновременно.

Когда шутка полностью неправильная,
мы говорим: «Это не смешно».

А если всё правильно, то где шутка? А?

Это работает во фразе «Нет, четверг не подходит.
Как на счёт никогда — никогда вас устроит?»

Это грубо. Мир не должен быть таким.

Но в этой ситуации мы считаем,
что так можно.

В этом контексте «Задницеголовый.
Пожалуйста, помогите» —

безвредное нарушение.

В контексте The New Yorker...

«Армия Т-клеток:
Может ли иммунная система помочь

в лечении рака?» О, Господи.

Вы читаете эти заумные статьи,

эти отчёты об анализе иммунной системы.

Вы бросаете взгляд на это, а там:

«Задницеголовый.
Пожалуйста, помогите»? О, Боже.

Здесь нарушение вредное.
Оно не работает.

Нет такой вещи —
смешно само по себе.

Всё рассматривается в рамках контекста
и наших ожиданий.

Есть одна теория на эту тему —

мета-мотивационная теория.
Она о том, как мы смотрим на вещи,

теория о мотивации, нашем настроении

и том, как оно определяет вещи,
которые нам нравятся

или не нравятся.

Когда у нас весёлое настроение,
нам хочется волнений.

Мы хотим сильных эмоций.
Мы чувствуем радость.

Если мы серьёзны,
мы чувствуем беспокойство.

«Собрание отвергнутого» полностью
принадлежит этой области.

Вы хотите стимула.
Вы хотите эмоционального подъёма.

Вы хотите выйти за рамки.

Вроде этого парка развлечений.

Голос: Поехали. (Крики)

Он смеётся. Он и в опасности,
и в безопасности,

невероятно возбуждён.
Здесь нет шутки. Шутка не нужна.

Если вы взволнуете людей достаточно,

им надо совсем, совсем немного,
чтобы рассмеяться.

Ещё одна карикатура
из «Собрания отвергнутого».

«Не давит?»

Это карикатура о терроризме.

The New Yorker находится
в совершенно другой стихии.

Эта стихия в своём роде весёлая,
но и серьёзная,

и в этой стихии карикатуры другие.

Я покажу вам карикатуры The New Yorker,

выпущенные сразу после 9/11, очень,
очень чувствительная тема для шуток.

Как The New Yorker мог бы с ней справится?

Это был бы не парень
с бомбой и вопросом: «Не давит?»

Есть ещё одна карикатура,
которую я не показываю,

потому что она может ранить
чувства людей.

Карикатура великого Сэма Гросса;
это случилось

после скандала о Мухаммеде,
где Мухаммед в раю,

террорист весь разорван на кусочки.

Мухаммед говорит террористу:

«Ты получишь девственниц,
когда мы найдём твой пенис».

(Смех)

Лучше не рисовать.

Первую неделю
мы не публиковали карикатуры.

Это была чёрная дыра для юмора,
лучше было её не трогать.

Юмор не всегда к месту.

Но на следующей неделе
появилась первая карикатура.

«Я думала, что никогда не смогу смеяться.
Но потом я увидела твой пиджак».

По большому счёту, она о том,
что если мы живы,

то мы будем смеяться.
Мы будем дышать.

Мы будем существовать.
Вот ещё одна.

«Я понял, что если не выпью третий мартини,
то террористы победят».

Эти карикатуры не о них. Они о нас.

Юмор отражает нас.

Самое лёгкое, что можно делать с юмором, —
и это полностью легально —

это другу шутить над врагом.

Это называется диспозиционным юмором.

Это 95% юмора. Это не наш юмор.

Вот ещё карикатура.

«Я был бы не против жить в стране
с исламским фундаментализмом».

(Смех)

Юмору нужен объект.

Но в The New Yorker объектом являемся мы.

Объектами являются читатели и авторы.

Юмор отражает нас

и заставляет нас задуматься
о наших суждениях.

Взгляните на карикатуру Роза Часта,
мужчина читает некролог.

«На два года моложе вас, на 12 лет старше вас,

на 3 года младше вас, такого же возраста,
как вы указали в интернете,

вашего возраста».

Это очень глубокая по смыслу карикатура.

К этому и стремится The New Yorker,
в какой-то степени, —

заставить карикатуры
быть не только смешными,

но и рассказать что-то о нас.
Вот ещё одна.

«Я стала вегетарианкой
сначала ради здоровья,

потом это стало моральным принципом,
а теперь я просто хочу раздражать людей».

(Смех)

«Извините, мне кажется,
здесь вкралась ошибка,

настолько малозаметная, что никто кроме меня
не в состоянии заметить».

Карикатуры основаны
на наших страстях, нашем нарциссизме,

наших недостатках и слабостях,
а не кого-то другого.

The New Yorker требует от вас

немного когнитивной работы,

именно того, что Артур Кёстлер,

автор книги «Творческий Акт»
о связи между

юмором, искусством и наукой,

называет бисоциацией.

Вам надо объединить идеи
из разных систем координат

и сделать это быстро,
чтобы понять карикатуру.

Если это объединение не происходит

в течение 5 секунд, это не смешно,

но думаю, с этими всё в порядке.

Разные системы координат.

«Ты с ней переспал, признайся?»

(Смех)

«Лэсси! На помощь!!»

(Смех)

Так выглядят карманные ножи
французской армии.

(Смех)

Это Эйнштейн в постели.
«Для тебя это было быстро».

(Смех)

Есть карикатуры, которые озадачивают.

Например, эта карикатура
озадачит многих людей.

Сколько людей знают, что это значит?

Собака даёт понять, что хочет гулять.

Это сигнал кэтчеру выгулять собаку.

Поэтому мы каждый год создаём номер

под названием
«Я не понял: I.Q. тест The New Yorker».

(Смех)

Ещё одна вещь,
с которой играется The New Yorker, —

это неуместность. Как я вам показал,

это в какой-то мере основа юмора.

Что-то абсолютно нормальное
или логичное не будет смешным.

Так работает неуместность,
наблюдаемый юмор —

это юмор в области реальности.

«Мой босс всегда говорит мне,
что делать». Ок?

Это может произойти.
Это юмор в области реальности.

Вот ковбой говорит корове:

«Очень впечатляюще. Я бы хотел найти
ещё 5 000 таких же».

Мы понимаем это. Это абсурд.
Но мы соединяем всё вместе.

Вот пример бессмыслицы:

«Чёрт, Хопкинс, вы не получили
вчерашнюю памятку?»

Немного непонятно, правда?
Что-то не соединяется.

Обычно людям,
предпочитающим бессмыслицу,

больше нравится абстрактное искусство,

они склонны к либерализму,
далеки от консерватизма, обычно так.

Но нам, и мне,
помогающим создавать юмор,

кажется бессмысленным
сравнивать одно с другим.

Шведский стол делает всё интересным.

Я хочу подвести итог
подписью к карикатуре —

мне кажется, это на самом деле
подводит итог всему,

связанному с карикатурами The New Yorker.

«Заставляет остановиться
и задуматься, правда?»

(Смех)

Теперь, когда вы будете
смотреть карикатуры The New Yorker,

я бы хотел, чтобы вы остановились
и немного о них задумались.

Спасибо.

(Аплодисменты)

Спасибо. (Аплодисменты)