Леонард Сасскинд: Мой друг Ричард Фейнман

Каково быть приятелем гения? Физик Леонард Сасскинд на сцене TEDxCaltech рассказывает истории о своей дружбе с легендарным Ричардом Фейнманом, раскрывая его нетрадиционный подход к проблемам серьёзным и... не очень.

Когда меня пригласили сюда, то я решил,

что я хочу рассказать

о моем друге Ричарде Фейнмане.

Я был одним из немногих счастливчиков,

которые действительно узнали его

и наслаждались его компанией.

Я собираюсь рассказать вам о том
Ричарде Фейнмане, которого знал я.

Я уверен, что здесь найдутся люди,

которые могли бы рассказать вам о том
Ричарде Фейнмане, которого знали они,

и это скорее всего будет
другой Ричард Фейнман.

Ричард Фейнман
был очень сложным человеком.

Он был человеком многогранным.

Конечно, в первую очередь

он был очень-очень-очень великим учёным.

Он был актёром.
Вы видели, как он играет.

Мне также посчастливилось
присутствовать на его лекциях,

сидя на балконе.

Они были превосходны.

Он был философом;

он был барабанщиком;

он был отличным учителем.

Кроме того, Ричард Фейнман был шоуменом.

Замечательным шоуменом.

Он был дерзким и грубоватым —

он был настоящим мачо,

который умеет добиться преимущества.

Он любил интеллектуальные поединки.

У него было огромное эго.

Но каким-то образом в нем

было ещё много свободного места.

Я имею в виду

много места по моему мнению —

не могу говорить за других —

но по моему мнению,

там было много места
для другого большого эго.

Не такого большого, как его собственное,

но довольно большого.

Мне всегда было хорошо
с Диком Фейнманом.

С ним было всегда весело.

С ним я чувствовал себя умным.

Как кто-то может дать тебе
почувствовать себя умным?

У него как-то получалось.

Он заставлял меня чувствовать
себя умным. Он заставлял меня
чувствовать, что он умён.

Он заставлял меня чувствовать,
что мы оба умные,

и что мы вдвоём
можем решить любую задачу.

И на самом деле,
иногда мы занимались физикой вместе.

Мы не опубликовали вместе
ни одной работы,

но нам было очень весело.

Он любил побеждать.

В этих маленьких мужских играх,
в которые мы иногда играли —

а он играл в них не только со мной,
он играл в них с разными людьми —

он почти всегда побеждал.

Но когда он не побеждал,
когда он проигрывал,

он смеялся и казалось,
что он радовался так же,

как если бы он выиграл.

Помню, однажды он рассказал мне историю

о шутке, которую сыграли с ним студенты.

Они позвали его —
думаю, на его день рождения —

они позвали его на обед.

Они позвали его на обед

в сэндвичный ресторан в Пасадине.

Может он ещё существует, не знаю.

Они подавали сэндвичи,
названные в честь знаменитостей.

Вы могли заказать сэндвич Мэрилин Монро.

Вы могли заказать сэндвич Хамфри Богарта.

Студенты пришли туда заранее,

и договорились,
что они все закажут сэндвичи Фейнмана.

Один за другим,
они зашли и заказали сэндвичи Фейнмана.

Фейнман любил эту историю.

Он рассказал мне эту историю,
и он был очень счастлив и смеялся.

Когда он закончил рассказ, я сказал ему,

«Дик, интересно, в чём разница

между сэндвичем Фейнмана
и сэндвичем Сасскинда».

И не моргнув глазом,

он ответил: «Ну, они почти одинаковы,

но в сэндвиче Сасскинда больше ветчины».

Ветчины, намёк на плохого актёра.

(Смех)

Ну, я не растерялся в тот день и сказал:

«Да, но намного меньше
копчёной колбасы [перен. ерунда]»

(Смех)

Правда такова,

что это в сэндвиче Фейнмана

много ветчины,

но абсолютно никакой копчёной колбасы.

Что Фейнман ненавидел больше всего так,

это интеллектуальную претенциозность,

фальшь,

ложную утончённость, жаргон.

Помню, где-то в 80-х,

в середине 80-х,

я, Дик и Сидни Коулман

ужинали пару раз

в доме одного богатого человека
в Сан Франциско,

в пригороде Сан-Франциско.

В последний раз,
когда этот богач пригласил нас,

он также пригласил пару философов.

Эти ребята
проповедовали философию разума

и специализировались
в философии сознания.

Они употребляли много жаргонизмов.

Я пытаюсь вспомнить эти слова —

«монизм», «дуализм»,
множество категорий.

Я, также как и Дик,
не знал, что они означают.

Сидни тоже их не знал.

И о чём мы говорили?

Ну, о чём вы говорите,
когда говорите о разуме?

Одна тема, очевидная тема для разговора —

может ли машина обладать разумом?

Можно ли построить машину,

которая будет думать как человек,

у которой есть сознание?

Мы сидели и говорили об этом —
конечно, не придя к единому мнению.

Но проблема с философами в том,

что они философствуют там,

где они должны
опираться на научные знания.

По крайней мере, это научный вопрос.

И это очень, очень опасно делать,

когда рядом Дик Фейнман.

Фейнман задал им —
из двух стволов, прямо между глаз.

Это было жестоко, это было забавно —
о, это было забавно.

Но очень жестоко.

Он их размазал по стенке.

Но удивительно то, что —

Фейнману надо было уйти пораньше.

Он не очень хорошо себя чувствовал,
поэтому он ушёл раньше.

Я и Сидни остались с двумя философами.

И удивительная вещь,
эти парни просто пар́или.

Они были так счастливы.

Они встретили великого человека.

Они поучились у великого человека.

Они хорошо повеселились,

когда их окунули в грязь лицом.

Это был особенный момент.

Я понял, что в Фейнмане
было что-то необычное,

даже когда он делал то, что делал.

Дик был моим другом.
Я называл его Диком.

У нас с Диком было взаимопонимание.

Думаю, у нас было
особенное взаимопонимание.

Мы нравились друг другу;
нам нравились одни и те же вещи.

Я тоже любил
интеллектуальные мужские игры.

Иногда я побеждал,
в основном побеждал он,

но мы оба любили их.

И Дик в какой-то момент решил,

что мы имеем некие сходства личности.

Я не думаю, что он был прав.

Думаю, что единственное сходство
между нами —

мы оба любим говорить о себе.

Но он был убеждён в этом.

Он был любознательным.

Этот человек был
невероятно любознателен.

И он хотел понять, что это и почему —

что это за забавная связь.

Однажды мы гуляли. Мы были во Франции.

Мы были в Ле Зуш.

Мы были в горах в 1976 году.

Мы были в горах и Фейнман сказал мне,

он сказал: «Леонардо».

Он назвал меня Леонардо,

потому что мы были в Европе

и он хотел
практиковать свой французский.

И он сказал, «Леонардо,

ты был ближе со своей матерью или отцом,

когда был ребёнком?»

Я ответил:
«Отец был для меня настоящим героем.

Он был рабочим

и окончил пять классов.

Он был главным механиком и научил меня
обращаться с инструментами.

Он научил меня всему,
что касается механики.

Он даже объяснил мне теорему Пифагора.

Он не использовал термин гипотенуза.

Он говорил сокращённый путь».

Глаза Фейнмана округлились.

Он засветился, как лампочка,

и сказал, что у него

были такие же отношения

с отцом.

Действительно он однажды признался,

чтобы стать хорошим физиком,

очень важно

иметь такие
вот отношения со своим отцом.

Прошу прощения
за дискриминирующий тон разговора,

но именно так все и было.

Он сказал, что по его мнению
это необходимая составляющая —

необходимая составляющая
воспитания юного физика.

Дик не был бы Диком,
если бы не захотел проверить это.

Он захотел провести эксперимент.

Так он и сделал.

Он пошёл и провёл эксперимент.

Он опросил всех своих друзей,
кого он считал хорошими физиками:

«Кто повлиял на тебя больше,
мама или папа?»

И мужчины — это всё были мужчины —

мужчины, каждый из них,

ответили: «Моя мать».

(Смех)

Эта теория была брошена в урну истории.

Но он был рад наконец встретить кого-то,

у кого был такой же
опыт общения с отцом,

какой был у него самого.

Какое-то время он был убеждён,

что именно по этой причине
мы подружились.

Не знаю. Может быть. Кто знает?

Но давайте я расскажу немного

о физике Фейнмане.

Стиль Фейнмана…

нет, стиль это не то слово.

Стиль заставляет думать о бабочке,
которую он мог носить.

Или о костюме, который он носил.

Однако это намного больше, чем это,

но я не могу подобрать другого слова.

Научный стиль Фейнмана —

это всегда искать простейшее,

элементарнейшее решение задачи,
которое только возможно.

Если это было невозможно,
нужно было найти что-то изящное.

Но без сомнения частью этого

были большая радость и удовольствие,

чтобы показать людям,
что он может думать проще, чем они.

Также он был глубоко убеждён,
он свято верил,

что, если вы не можете
объяснить что-то просто,

вы не понимаете это.

В 1950-х люди пытались понять,

как работает сверхтекучий гелий.

Была теория, придуманная

российским физиком-математиком.

И это была сложная теория.

Я скоро вам расскажу,
что это была за теория.

Это была неимоверно сложная теория,

полная очень сложных интегралов

и формул, и тому подобного.

И она работала,
но работала не очень хорошо.

Только в случае, когда атомы гелия

были очень далеко друг от друга.

Атомы гелия обычно далеко друг от друга.

Но, к сожалению, в жидком гелии

они сидят друг на дружке.

Фейнман решил,
как начинающий физик-ядерщик,

что он попытается это решить.

У него была идея, очень чёткая идея.

Он попытается узнать,

как в квантовой механике

выглядит волновая функция
множества атомов.

Он попробует её представить,

с помощью нескольких простых правил.

Эти несколько правил
были очень и очень простыми.

Первое было то, что,

когда атомы гелия соприкасаются,
они отталкиваются.

Из этого следовало то, что
волновая функция
должна стремиться к нулю.

Она должна исчезать,
когда атомы гелия касаются друг друга.

Следующим было то,

что в состоянии покоя, самом низком
уровне состояния квантовой системы,

волновая функция всегда очень плавная.

и имеет
минимальное количество отклонений.

Потом он сел,

я представляю его только

с карандашом и бумагой в руках,

и попытался написать,
и он действительно написал

простейшую функцию,
которую он мог придумать,

которая имела пограничное состояние,

что эта функция исчезает
при соприкосновении атомов

и протекает плавно в перерывах.

И он вывел простую теорию.

Она на самом деле была проста.

что, я думаю, очень умный школьник,

не знающий высшей математики,

смог бы понять, что он написал.

Дело в том, что эта простая теория,
которую он вывел,

объяснила всё, что было известно
о жидком гелии в то время

и даже больше.

Мне всегда было интересно,

профессионалы,
настоящие профессионалы физики-ядерщики,

было ли им немного стыдно,

что имея в наличии сверхтехнологии,

они не добились успеха.

Кстати говоря, я расскажу,
что это была за сверхтехнология.

Этой технологией были
диаграммы Фейнмана.

(Смех)

Он повторил это снова в 1968.

В 1968 в моём университете.

Меня тогда там не было, но в 1968

там исследовали структуру протона.

Очевидно, что протон состоит

из множества маленьких частиц.

Это было более или менее известно.

И, конечно, способ анализа —
это диаграмма Фейнмана.

Для этого диаграммы Фейнмана и придуманы —

для описания частиц.

Проводившиеся эксперименты
были очень просты.

Просто берёте протон

и сильно ударяете его электроном.

Для этого диаграммы Фейнмана
и были придуманы.

Проблема в том,

что диаграммы Фейнмана сложны.

Это сложные интегралы.

Если решить их все,
то получится очень точная теория.

Но ничего не получится.
Они слишком сложны.

Люди пытались их решить.

Можно построить однопетлевую диаграмму.
Это не проблема.

Одно-, двух-, можно построить
даже трёхпетлевую диаграмму,

но ничего более этого не получиться.

Фейнман сказал: «Забудьте всё это.

Просто думайте о протоне,

как о собрании маленьких частиц,

как о скоплении маленьких частиц».

Он назвал их партонами.

Он сказал: «Просто подумайте об этом
как о скоплении партонов,

двигающихся очень быстро».

Так они движутся очень быстро,

по теории относительности
внутреннее движение происходит медленно.

Внезапно в них врезается электрон.

Он как бы делает
мгновенный снимок протона.

Что мы видим?

Мы видим застывший набор партонов.

Они неподвижны, а так как они неподвижны

в течение проведения эксперимента,

не нужно беспокоиться
о том, как они движутся.

Не нужно беспокоиться
о взаимодействии между ними.

Просто думайте о нем,

как о группе

застывших партонов.

Это ключ к анализу этих экспериментов.

Очень результативный на самом деле —

кто-то сказал, что слово «революция» —
неудачное слово.

Я предполагаю, так оно и есть,
поэтому не буду его использовать,

но оно определённо формирует

наше глубокое понимание протона

и всех остальных частиц.

У меня есть ещё кое-что,
что я собираюсь вам рассказать

о моей дружбе с Фейнманом,

о том, каким он был,

понимаю у меня всего тридцать секунд.

Поэтому я буду закругляться,

сказав, что, по моему мнению,
Фейнману бы не понравилось это событие.

Я думаю, он бы сказал:

«Мне это не нужно».

Но как можно почтить память Фейнмана?

Как мы должны почтить память Фейнмана?

Я считаю, мы должны
почтить память Фейнмана,

убрав как можно больше копчёной колбасы

из наших сэндвичей.

Спасибо.

(Аплодисменты)