Томас П. Кэмпбелл: Вплетая повести в галереи музея

Директор Нью-Йоркского Метрополитен-музея Томас П. Кэмпбелл имеет свою философию кураторства — это не просто искусство выбрать экспонаты, но показать их в правильном контексте, чтобы посетители прониклись их историей. С помощью великолепных слайдов он показывает свою философию кураторства в действии: на примере выставки средневековых гобеленов и нашумевшего шоу моды и искусства Александра Маккуина.
(Снято на сессии The Design Studio в рамках TED2012, кураторы — Чи Перлман и Дэвид Роквелл.)

Когда я задумался о карьере в сфере искусства,

я поехал учиться в Лондон.

Одним из моих преподавателей
был раздражительный итальянец

по имени Пьетро,
который слишком много пил,

много курил и ругался свыше всякой меры.

Но вместе с тем
он был прекрасным учителем.

Мне запомнилось
одно из его первых занятий:

он показывал нам слайды

и просил задуматься над каждым из них.

На одном из слайдов была картина —

пейзаж с полуодетыми фигурами людей,

пьющих вино.
На нижнем переднем плане

лежала обнаженная женщина,
на заднем плане, на холме,

виднелась фигура античного бога Бахуса.

Учитель спросил: «Что это?»

Я поднял руку, потому что никто другой
не вызвался, и ответил:

«Это Вакханалия Тициана».

Он переспросил: «Что это?»

Я решил, что неправильно произнёс слово.

«Это Вакханалия Тициана».

Он опять спросил: «Что?»

Я снова сказал:
«Вакханалия Тициана». (Смех)

Он заорал: «Бесхребетный книжный червь!

Это треклятая оргия!»

(Смех)

Я уже говорил, что он много ругался.

Я вынес из этого важный урок.

Пьетро с подозрением относился
к академическому изучению искусства,

к традиционной истории искусства —
он боялся,

что студенты заучивают
профессиональный жаргон,

а после не глядя рассовывают
предметы по категориям.

Он хотел, чтобы мы помнили,
что всё искусство когда-то было современным;

он хотел, чтобы мы раскрыли глаза,

он настаивал на этом
со страстью проповедника,

потому что сам он терял зрение.

Он хотел, чтобы мы смотрели
и задавали простые вопросы.

Что это? Как это сделано?
Зачем это сделано?

Как это используют?

Эти уроки пригодились мне,

когда я стал
профессиональным историком искусства.

Мой личный момент прозрения
случился несколькими годами позже,

когда я изучал придворное искусство
Северной Европы.

Говоря о нём, упоминают в основном

картины, скульптуры

и архитектуру того времени.

Но когда я принялся читать
исторические документы

и описания современников,

я наткнулся на недостающее звено —

повсюду я встречал упоминания о гобеленах.

Гобелены были непременным атрибутом,
начиная со Средневековья

и до самого XVIII века.

Легко понять, почему.

Гобелены были транспортабельны.
Их можно было свернуть

и послать багажом впереди себя,

а по прибытии на место развесить —
и холодное

тёмное помещение
превращалось в яркую декорацию.

Гобелены были
достаточно масштабным полотном,

на котором заказчики того времени
желали видеть героев,

к которым себя приравнивали,

или даже самих себя.

Кроме того, гобелены были
баснословно дороги.

Для изготовления каждого
требовалась долгая работа

высококвалифицированных ткачей

и очень дорогие материалы: шерсть, шелк,

даже золотые и серебряные нити.

Одним словом, во времена,
когда визуальные стимулы

были редки, гобелены были отличным

рупором пропаганды.

Так я стал историком гобеленов.

Со временем я стал куратором

Метрополитен-музея, потому что этот музей

был одним из немногих мест,
где я мог организовать

по-настоящему масштабную выставку,

посвящённую моему любимому предмету.

В 1997 году тогдашний директор
Филипп де Монтебелло

дал мне разрешение
организовать экспозицию

в 2002 — для нас привычны
долгие сроки подготовки.

Задача была непростой. В наши дни

уже не засунешь гобелен
в багажник машины.

Их упаковывают в огромные тубы

и перевозят с помощью специального транспорта.

Некоторые были так огромны,
что пришлось заносить их в музей

по парадной лестнице.

Мы долго думали о том, как представить

это малоизвестное искусство нынешней публике:

как развесить на тёмном фоне,
чтобы подчеркнуть

не до конца выцветшие цвета;

как расставить свет, чтобы подчеркнуть игру
золотых и серебряных нитей,

как подписать экспонаты.

Мы живём в эпоху,
заполненную моносюжетными

телевизионными картинками и фотографиями.

Наши же экспонаты были огромными,
сложными по композиции;

они больше напоминали комиксы
с массой персонажей.

Мы должны были заинтересовать зрителя,
заставить его замедлить шаг

и изучить отдельные предметы.

Было много сомневающихся.
На церемонии открытия

я услышал, как один из старших сотрудников
говорил другому:

«Будет грандиозный провал».

На самом деле
за последующие недели и месяцы

сотни тысяч людей
пришли посмотреть на экспозицию.

Сложно передать словами
впечатление от выставки,

а гобелены сложно воспроизвести
на фотографиях,

поэтому я прошу вас представить себе

эти огромные, от пола до потолка, экспонаты,

некоторые шириной до 10 метров,

изображающие пышные придворные сцены
с аристократами,

которые и сейчас неплохо смотрелись бы
на страницах модных журналов;

густые леса с охотниками,
несущимися через подлесок

вслед за дикими кабанами и оленями,

жестокие битвы со сценами ужаса и героизма.

Однажды я привёл на выставку моего сына
с одноклассниками. Ему было восемь,

и мальчишки вели себя... как мальчишки,

пока не заметили одну деталь:

на одном из охотничьих гобеленов
была изображена собака,

справляющая нужду
на переднем плане — (Смех) —

вызывающая шутка художника.

Вы представляете себе реакцию детей!

Но именно эта деталь пробудила их интерес.
Вдруг они поняли,

что перед ними не просто потёртые ковры,

а картины жизни в прошлом —

и именно так их увидели наши посетители.

И я, куратор экспозиции, был горд.
Я чувствовал, что нам удалось растопить лёд.

С помощью этого музейного события

я помог своей публике —

историкам, людям искусства,
журналистам и простым посетителям —

увидеть красоту этого потерянного искусства.

Несколько лет спустя
я получил приглашение занять пост

директора музея и,
когда прошло первое удивление —

«Кто, я? Помешанный на гобеленах?
У меня-то и галстука нет!» —

я понял, что искренне верю в ценность

кураторского подхода к работе музеев.

Мы живём в эпоху переизбытка информации,

в эпоху упрощения по схеме
«просто добавь воды»,

но это и близко не сравнится
с грамотным изложением

значимых событий и явлений,
связанных в один стройный рассказ.

Это и есть работа куратора —
интерпретация сложного,

абстрактного предмета таким образом,
чтобы сохранить

дух предмета, но сделать его понятным

обычной публике.

Это стало смыслом и удовольствием

моей работы — поддерживать идеи кураторов,

идёт ли речь о выставке самурайских мечей,

находок Ранневизантийской эпохи,
портретов Ренессанса,

или выставки, о которой много говорили, —

шоу Маккуина, которое имело

огромный успех прошлым летом.

Это интересный случай.

Поздней весной — ранним летом 2010,

вскоре после самоубийства Маккуина,

куратор отдела костюмов,
Эндрю Болтон, пришёл ко мне

и сказал: «Я давно подумывал о выставке,
посвящённой Маккуину —

это подходящий момент.
Мы должны её сделать, и быстро».

Непростая задача.
На протяжении своей карьеры Маккуин работал

с небольшой командой
дизайнеров и менеджеров,

которые ревниво охраняли его наследие.

Эндрю поехал в Лондон,
работал с этими людьми

целое лето и завоевал их доверие.
Он также сошёлся

с дизайнерами,
создававшими невероятные дефиле,

каждое из которых
само было произведением искусства.

Итак, мы организовали в музее нечто,

что никогда раньше не делали.

Эта выставка не была похожа
на обычную экспозицию.

Мы преобразили наши залы,
превратив их

в разные декорации:
реплику первого ателье дизайнера,

зеркальную галерею,

кабинет курьёзов,

затопленный корабль,
внутренность сгоревшего дома

и дополнили видеоклипами
и звуковой дорожкой,

в которой было всё,
от оперных арий до хрюканья свиней.

В этих выдающихся декорациях

костюмы казались актерами
или живыми скульптурами.

Эта выставка могла стать катастрофой,

или выглядеть в конечном итоге
как витрины магазинов на Пятой Авеню

перед Рождеством,
но благодаря взаимопониманию

между Эндрю и командой Маккуина,
им удалось передать

брутальность и гениальность Маккуина

и выйти за рамки обычной выставки —

создать отдельностоящий феномен.

В последние дни экспозиции
посетители проводили

в очереди за билетами
по четыре-пять часов,

но никто не жаловался.

Я не раз слышал: «Это того стоило!

Столько чувственности и глубины!»

Я описал вам две особенных выставки,

но я думаю,
что коллекции и отдельные экспонаты

могут обладать той же притягательной силой.

Метрополитен-музей был создан
не как музей американского искусства,

а как энциклопедический музей,

и 140 лет спустя мы так же преданны

этой идее.

Мы живём в мире полном кризисов

и проблем, о которых круглосуточно

вещают новостные каналы.

В музейных залах мы можем показать
целые цивилизации,

культуры, современные проявления которых
мы видим в новостях.

Будь то Ливия, Египет или Сирия —

в наших залах мы можем показать
причины происходящего

и помочь разобраться.

Лучшее доказательство — новая галерея,
посвящённая Исламу,

открывшаяся через 10 лет после событий
11 сентября, почти неделя в неделю.

Я думаю, что большинство американцев
имели смутное представление

об исламском мире до 9 сентября.
В этот тяжелейший для Америки день

оно свалилось на нас,

и мы стали видеть исламский мир

через призму ужасной трагедии.

В наших залах показаны 14 веков

развития разных исламских культур

на огромной географической территории.

Опять таки, сотни тысяч людей
пришли посмотреть выставку

с момента её открытия
в октябре прошлого года.

Меня часто спрашивают,
вытеснят ли электронные медиа музеи.

Я думаю, что приведённые цифры
свидетельствуют об обратном.

Только не поймите меня неправильно.

Я горячий защитник интернета.

Он даёт нам возможность
общаться с публикой

по всему миру, но ничто не заменит
настоящий экспонат

и рассказ увлечённого исследователя.

Через соприкосновение с нашими экспонатами

люди соприкасаются с другими людьми

сквозь время и расстояния,
с людьми, чья жизнь

сильно отличалась от нашей,
но они, как и мы,

имели надежды, пережили разочарования,
гордились достижениями.

Я думаю, что это то самое соприкосновение,

которое помогает нам
лучше понять самих себя,

помогает нам принять решения
о собственном будущем.

Центральный холл Метрополитен-музея —
это одна из масштабнейших прихожих мира,

внушающая благоговение,
как неф средневекового собора.

Оттуда можно идти в любом направлении,

к любой культуре.

Я часто прихожу в Центральный холл
или в одну из галерей

и наблюдаю за посетителями.

Некоторые вполне уверены в себе.
Они чувствуют себя как дома.

Они точно знают, зачем пришли.

Другие чувствуют себя неловко.
Место действует на них угнетающе.

Им кажется,
что это заведение для избранных.

Я делаю всё, чтобы разрушить
это ощущение элитарности.

Я хочу ввести людей
в состояние задумчивости,

приготовить их к тому,
что они немного потеряются, но откроют новое,

увидят в знакомом то,
чего не видели раньше,

испытают неизведанное.

Наша главная цель —
свести их лицом к лицу

с великими произведениями искусства,

спровоцировать их замешательство,

когда рука сама тянется к iPhone,

или Blackberry, но в то же время

возбудить их любопытство.

И повод может быть разным:
гримаса греческой статуи,

напоминающая кого-то из друзей,

или собака, испражняющаяся в углу гобелена,

или, вспоминая моего учителя Пьетро,

танцующие фигуры,

поглощающие вино,

и та, лежащая слева на переднем плане, —

совершенное воплощение
юности и сексуальности.

Наш научный подход просветит вас,

что это вакханальная сцена.

Но если нам удастся наша задумка,

а вы, входя в зал, забудете словарь
любителя искусства

и вместо этого доверитесь своим глазам,

вы сразу поймёте, что это оргия.

Спасибо. (Аплодисменты)

(Аплодисменты)