Почему мы привезли Pac-Man в MoMA

Когда куратор отдела дизайна и архитектуры Нью-Йоркского Музея современного искусства объявила о приобретении 14 видеоигр в 2012 году, «ад вырвался наружу». В этом проницательном, познавательном и глубоком выступлении Паола Антонелли объясняет, почему она рада бороться с предвзятыми идеями об искусстве и галереях, и рассказывает о своём жгучем желании помочь развить более широкое понимание дизайна.

Я почти как сумасшедший евангелист.

Я верила в то, что век дизайна придёт,

почти как в Вознесение.

Если день солнечный, я думаю:

«О, боги постарались над дизайном сегодня».

Или я иду на спектакль
и вижу замечательную игру актёра,

действительно замечательную, и говорю:

«Он так хорош,
потому что понимает толк в дизайне,

понимает, что он должен делать».

Я действительно верю, что дизайн —

это высшая форма
творческого самовыражения.

Поэтому я поговорю с вами сегодня
про век дизайна.

Век дизайна — это век,
в котором дизайн заключается

всё ещё в красивой мебели,
всё ещё в постерах

и быстрых машинах, которые вы видите сегодня
в MoMA [Нью-Йоркский музей современного искусства].

Я действительно хочу объяснить

публике и посетителям MoMA,

что самые интересные стулья те,

которые сделаны роботом,

как этот прекрасный стул от Дирка Вандер Коя.

Робот создаёт его из материала,
похожего на зубную пасту,

состоящего из переработанных
частей холодильника,

словно тот большая конфета,
а он делает из этого стул.

Или хороший дизайн — это цифровые шрифты,
которые мы используем постоянно

и которые стали
частью нашей индивидуальности.

Я хочу, чтобы люди поняли,

что дизайн — это намного больше,
чем просто милые стулья.

Это прежде всего абсолютно всё,
что окружает

нашу жизнь.

Интересно, что очень многие вещи,
о которых мы говорим,

являются не просто дизайном,
а интерактивным дизайном.

Я очень старалась включить
интерактивный дизайн

в коллекцию
Музея современного искусства

в течении нескольких лет.
Сначала не очень уверенно

я выделяла такие работы,
как, например,

работы Мартина Ваттэнберга —
когда компьютер

играет в шахматы сам с собой,
что вы видите здесь.

Или вот работа Лизы Страусфельд
и её партнёров, Сахарный интерфейс

для ассоциации One Laptop Per Child
[англ. — Каждому Ребёнку по Ноутбуку],

музыкальные инструменты
Тэнори-Он от Тошио Иваи,

и Теневые Монстры Филиппа Вортингтона,

и Реактивные Книги Джона Маэда,

также «Я хочу, чтобы ты хотел меня»
Джонатана Харриса и Сэпа Камвара.

Это лишь некоторые
из первых приобретений,

которые представили идею
интерактивного дизайна публике.

Но недавно я попыталась пойти дальше

в интерактивный дизайн с эмоционально

очень внушительными примерами,

объясняющие интерактивный дизайн
на уровне,

который невозможно отрицать.

Карта Ветров Ваттэнбэрга
и Фернанды Вьегас,

не знаю, видели ли вы её когда-нибудь —
она просто изумительна.

Она представляет
территорию Соединённых Штатов,

словно пшеничное поле,
колышущееся под ветрами,

и это действительно
живописное изображение того,

куда дуют ветра в Соединённых Штатах.

Так же совсем недавно
мы стали приобретать видеоигры,

и тогда настал момент,
когда ад вырвался на свободу

в очень интересном отношении. (Смех)

Всё ещё есть люди, которые делят вещи
на возвышенные и низкие.

Очень любопытными мне показались

реакции людей на введение

видеоигр в коллекции MoMA.

Прежде всего, журнал New York Magazine
всегда пишет о них.

Я люблю их.
Мы идём в ногу со временем.

Мы в обители Интеллекта —
это смело, это мужественно —

и Гениальности, что потрясающе.

Но всё же в других ситуациях
мы оказывались повыше,

но это неплохо. Нормально.
Нормально. Нормально. (Смех)

Но вот приходит культурный критик.
О, это потрясающе.

Первым был Джонатан Джонс
из The Guardian.

«Прости, MoMA,
видеоигры не являются искусством».

Разве я говорила, что это искусство? Я говорила
об интерактивном дизайне. Простите.

«Выставка Pac-Man и Тетрис
рядом с Пикассо и Ван Гогом, —

между ними целых два этажа (Смех) —

будет означать конец игры
для нормального понимания искусства».

Я приближаю конец мира. Представляете?

Мы говорили о Вознесении? Оно грядёт.

И Джонатан Джонс
помогает этому произойти.

The Guardian тоже даёт отпор:

«Являются ли видеоигры искусством:
здесь не место спорам.

На прошлой неделе
художественный критик бла-бла заявил,

что игры не могут считаться искусством.
Но прав ли он?

И имеет ли это значение?» Спасибо.
Имеет ли это значение?

Вся проблема здесь опять состоит в том,

что дизайн часто принимают за искусство,

или иногда идея настолько сложна,
что дизайнеры стремятся

называться художниками.

Нет. Дизайнеры стремятся
стать великими дизайнерами.

Спасибо большое.
Этого более чем достаточно.

Мой рыцарь в сияющих доспехах,
Джон Маэда,

без каких-либо подсказок
выступил с большим заявлением

о видеоиграх в коллекции MoMA.

Это было потрясающе.
Я думала, на том и закончится.

Но затем вышла другая
удивительно надменная статья,

опубликованная в The New Republic,
такая надменная,

написана Лиэль Лейбовиц. Там говорилось:
«MoMA перепутал видеоигры с искусством». Опять.

«Музей выставляет Pac-Man
рядом с Пикассо». Опять.

«В этом нет смысла».

Простите. Вы упустили смысл.

Вот, посмотрите, резко звучит
вышеупомянутый вопрос:

«Видеоигры являются искусством? Нет.
Они не искусство,

потому что они являются
кое-чем другим — кодом».

Ах, тогда Пикассо не искусство, потому что
это масляные краски. Правда?

Удивительно,

насколько этот сыр-бор,

эти заявления, разгорелись.

Знаете что?

Международный Кошачий Кинофестиваль

не получил такого количества откликов. (Смех)

Я считаю, это было потрясающе.

Мы говорили о танцующих пони,
но я умирала от зависти

к Центру Искусств Уокера
из-за этого фестиваля,

потому что он на самом деле чудесен.

У Флобера есть фраза, которую я люблю:

«Я всегда пытался жить
в башне из слоновой кости,

но окружающие её волны дерьма
бьют об её стены

с такой силой, что она вот-вот рухнет».

Я ассоциирую себя с волной дерьма.

(Смех) (Аплодисменты)

Мы должны пройти через это.

Даже в 1930-х годах моим коллегам,

которые пытались организовать
шоу абстрактного искусства,

помешали работники таможни,

которые решили, что это не искусство.

Это происходило раньше,
это будет происходить в будущем,

но сегодня я могу сказать,
что очень, очень горда тем,

что Pac-Man является
частью коллекции MoMA.

То же самое, например, с Тетрисом,
оригинальной версией, советской.

Представьте, сколько работы —

да, Алексей Пажитнов работал
на советское правительство

и таким образом создал Тетрис.

Алексей самостоятельно
сконструировал всю игру

и даже дал нам симуляцию моноскопа,

из-за чего игра выглядит
немного неадекватной.

И это потрясающе.

За этими приобретениями
стоит огромное количество работы,

потому что мы всё ещё
Музей современного искусства,

и когда мы берёмся за массовую культуру,

мы рассматриваем её
как форму интерактивного дизайна

и как что-то, что должно попасть
в коллекцию MoMA,

а значит, должно быть изучено.

Выбирая работу Эрика Шайи,

чудесную игру Another World [Другой Мир]
среди других,

мы собираем группу экспертов

и работаем над приобретением.

По большей части это я,
Кейт Кармоди и Пол Галлоуэй.

Мы работаем над этим полтора года.

Столько людей нам помогали —
дизайнеры и геймеры,

вы можете знать Джамина Варрена

и его партнёров по журналу Kill Screen,

вы знаете Кевина Славина.
Их очень много.

Мы всех доставали, потому что понимали,
что были безграмотны.

Мы не достаточно много играли в игры,

так что нам приходилось
их обо всём расспрашивать.

Мы решили, конечно же,
выбрать Sim City 2000,

никакую другую версию Sim City,
именно эту.

Критерии, которые мы разработали
по ходу дела,

были очень основательными,
но выбор совершался не только по ним.

Были также критерии выставки и сохранения.

Это то, что делает приобретение
не просто игрой

или небольшой шуткой. Это поиск
решения того, как сохранить,

показать артефакты,
которые всё больше и больше

становятся частью нашей жизни.

Мы живём сегодня,
как вы хорошо знаете, не в цифровом,

не в физическом,
а в мире, похожем на солянку,

который формирует наше сознание
из первых двух.

Именно здесь и находится взаимодействие,

в этом состоит важность взаимодействия.

Для того чтобы объяснить взаимодействие,
нам действительно надо

собрать людей и дать им понять,

какое место оно занимает в их жизни.

Когда я говорю об этом,
я не имею в виду только видеоигры,

которые являются
чистейшим примером взаимодействия,

неиспорченным какой-либо функцией
или законченностью.

Я также говорю об автоматах MetroCard,

которые, на мой взгляд,
являются шедевром взаимодействия.

Очень красивый интерфейс.

Он похож на крепкого парня
из игры Multi Theft Auto, выходящего из туннеля.

Даже в перчатках вы можете нажимать

на кнопки MetroCard, и я говорю о том,

насколько обычно плохи банкоматы.

Я объясняю людям, что от них зависит,

как они будут оценивать взаимодействие,

как они будут понимать,
когда хорошо, а когда плохо.

Когда я показываю The Sims,

я стараюсь дать людям почувствовать,
что значит

взаимодействовать с The Sims,

не просто играть,
но и нести ответственность,

что пришло вместе с Тамагочи.

Видеоигры могут быть
действительно глубокими,

даже если они совершенно легкомысленны.

Я уверена, многие из вас
знают игру Katamari Damacy.

Её смысл в том, чтобы катить мяч
и собирать им как можно больше объектов

за ограниченный промежуток времени,

и тогда, возможно,
вы сможете собрать планету.

Мне никогда не удавалось
собрать планету, но так и есть.

Или Vib-Ribbon, которая не продавалась
на территории США.

Это была игра для PlayStation,
преимущественно для Японии.

Это была одна из первых игр,

в которой вы сами
могли выбирать музыку.

Вы включали PlayStation,

включали CD,

и игра подстраивалась под музыку.
Действительно потрясающе.

Что говорить о Eve Online.

Eve Online — это искусственная реальность,
если хотите.

Один из дипломатов был убит в Бенгази,

не посол Стивенс, а его сотрудник.

Он был большим любителем
игры Eve Online,

то есть это был дипломат
в реальной жизни,

который проводил своё время в Eve Online,

чтобы протестировать, возможно,
свои идеи о дипломатии,

об устройстве мира. Более того,

первые сведения о бомбардировке

были сообщены в Eve Online,

а после его смерти
некоторые части вселенной

были названы в его честь.

Совсем недавно я побывала
на фестивале фанатов Eve Online

в Рейкьявике, который меня впечатлил.

Мы говорим об опыте,

который многим покажется странным,

но он очень познавательный.

Конечно, есть игры,
которые ещё более познавательны.

Dwarf Fortress — это священный грааль

среди массовых многопользовательских игр.

Кстати, братья Адамс были в Рейкьявике,

и они были встречены

бурными овациями
всеми фанатами Eve Online.

Это было потрясающее зрелище.
И это красивая игра.

То есть вы замечаете,

что эстетика, которая так важна

для коллекций таких музеев как MoMA,

поддерживается здесь
благодаря выбору этих игр.

Вам знакома игра Valve, она же Portal,

которая является примером игр,

содержащих определённые виды насилия,

что подводит меня к разговору

о самом большом споре,
который нам пришлось разрешать,

когда мы приобрели видеоигры, —
что делать с насилием.

Правильно? Мы должны принять решение.

Интересно, что в музее MoMA
присутствует насилие

в изображениях художественной части коллекции.

Когда я пришла в MoMA 19 лет назад,
как итальянка я сказала: «Знаете что,

нам нужнен пистолет Беретта».

Но мне ответили:
«Никакого оружия в коллекции дизайна».

Но я всё же не понимала, почему.

Забавно, но я узнала, что считается,

в дизайне и в коллекции дизайна то,

что вы видите то, то вы и получаете.

Когда вы видите пистолет,
это инструмент убийства в коллекции дизайна.

Если это художественная коллекция,

это может быть
критикой инструментов убийства.

Это очень интересно.

Мы разрабатываем
сферу критики и в дизайне,

так что, возможно, когда-нибудь
мы приобретём и оружие.

Но в этом конкретном случае мы решили,

вместе с Кейт и Полом,

что у нас не будет беспричинного насилия.

Поэтому Portal представлен,
потому что вы стреляете в стену,

чтобы получить больше пространства.

У нас есть Street Fighter II,
потому что боевые искусства хороши.

(Смех)

У нас нет GTA,

возможно, это моё собственное
представление,

но я не могла там заниматься ничем другим,
кроме как разбивать машины

и стрелять в проституток и сутенёров.

Это было очень конструктивно. (Смех)

Сейчас это весело, но мы обсуждали это

очень много дней. Вы и понятия не имеете.

На сегодняшний день
у меня двойственное отношение,

но когда вместо этого у нас есть
такие игры как flOw, сомнения пропадают.

Она полна спокойствия и возвышенности.

Она позволяет почувствовать,
что значит быть морским существом.

Также у нас есть несколько игр
от третьего лица, классические примеры.

Так что это очень солидная коллекция.

Сейчас мы начали с первых 14,

но скоро мы добавим ещё несколько.

Причина, по которой мы их
ещё не приобрели, в том,

что вы не просто приобретаете игру.

Вы приобретаете отношения с компанией.

Чего мы хотим, к чему стремимся, —
это программный код.

Это очень сложная вещь, конечно.

Но именно это позволит нам сохранить

видеоигры на очень долгое время,

и именно этим занимаются музеи.

Они также сохраняют
артефакты для потомства.

В отсутствии кода —

иногда компании-разработчики видеоигр
не очень общительные —

мы приобретаем взаимоотношения
с компанией.

Мы останемся с ними навсегда.

Они от нас не избавятся.

И когда-нибудь мы получим этот код. (Смех)

Я хочу вам объяснить,
какие критерии мы выбрали

для интерактивного дизайна.
Эстетика очень важна.

Я показываю вам игру «Бой в Памяти»,

это старая игра, которая эстетически
берёт преимущество

в ограничениях процессора.

Помехи, которые вы здесь видите,

которые выглядят
как красивые барьеры в игре,

на самом деле являются последствиями
ограниченности процессора,

что просто потрясающе.
Так что эстетика очень важна.

Важно и пространство,
пространственный аспект игры.

Мне кажется,
лучшими видеоиграми являются те,

за которыми стоят толковые архитекторы,

и если они не архитекторы,

не профессионалы, у них должно быть
хотя бы его ощущение.

Пространственное развитие в видеоиграх
невероятно важно.

Время. То, как мы воспринимаем
время в видеоиграх,

как и в других видах интерактивного дизайна,

на самом деле удивительно.

Это может быть реальное время
или собственное время игры,

как в Animal Crossing, где сезоны

сменяют друг друг
с присущей им скоростью.

Итак, время, пространство, эстетика,

и, самое важное, поведение.

Самое главное в интерактивном дизайне —
это поведение.

Дизайнеры, которые занимаются поведением
в интерактивном дизайне,

создают то, что будет
оказывать влияние на нас всю жизнь.

Это не только
наше взаимодействие с экраном.

Для примера я покажу вам Marble Madness,

прекрасную игру,

в которой вы управляете большим шаром,
он повторяет ваши движения

у вас есть шар,
который двигается по местности,

и этот шар, управление шаром,
даёт вам чувство движения.

В некотором смысле,
вы видите, что видеоигры

являются чистейшими аспектами
интерактивного дизайна,

и очень хороши
для объяснения взаимодействия.

Мы не хотим показывать

параферналию видеоигр.
Никакой ностальгии по игровым автоматам.

Даже наоборот, мы хотим показать код,

здесь вы видите
distellamap Pac-Man от Бэна Фрая,

визуализацию программного кода Pac-Man.

То, как мы выбираем игры, очень интресно

и оригинально. Вы видите их здесь

вместе с другими предметами дизайна,

мебелью и другими вещами,

но здесь нет параферналии, нет ностальгии,

только экран и небольшая полка
с инструментами управления.

Управление, конечно, —
часть этого опыта,

без него не обойтись.

Интересно, что геймеры не встретили

этот выбор большим недовольством.

Я думала, они нас убьют,

но вместо этого они поняли,

особенно когда я сказала им,
что использовала приём

Филиппа Джонсона, когда он в 1934 году

хотел донести до людей

важность дизайна,
и взял лопасти пропеллера

и другие механизмы

и положил их в галерее MoMA
на белые пьедесталы

напротив белых стен, как будто они
были скульптурами Бранкузи.

Он создал эту странную дистанцию, этот шок,

который заставил людей осознать,
как эти предметы дизайна

восхитительны с точки зрения формы
и важны с точки зрения функции.

Я бы хотела добиться того же
с видеоиграми.

Избавиться от липких ковров
и сигаретных окурков,

всего того, что мы можем помнить из детства.

Я хочу, чтобы люди поняли,

что это важные формы дизайна.

Видеоигры, шрифты и всё остальное

ведёт к более широкому

пониманию дизайна.

У меня была мечта,

про которую мне пришлось забыть
на многие годы,

но которая вернётся
как ведущая инсталляция, —

это Boeing747.

Я бы хотела получить его,
но не завладеть им.

Я не хочу размещать его в MoMA
или приобретать его для MoMA.

Я хочу, чтобы он продолжал летать.

Это тот случай,
когда MoMA договаривается

с авиалиниями,
а Boeing 747 продолжает летать.

Также знак «@» был приобретён
несколько лет назад.

Это был первый пример
приобретения чего-то,

что являлось публичным доменом.

Я говорю людям, что это словно

бабочка пролетала мимо,

а мы запечатлили её тень на стене

и просто показываем её людям.

Мы показываем проявление чего-то

действительно важного,

это часть нашей индивидуальности,
но это никому не принадлежит.

Долго объяснять
вопросы этого приобретения,

если хотите, загляните в блог MoMA,

где есть моя длинная статья о том,

почему это прекрасный пример дизайна.

Между прочим, мне пришлось
сжечь пару стульев. Вы знали?

Мне пришлось покончить
с несколькими идеями дизайна из прошлого.

Но я вижу, что люди это поддерживают,

публика, на удивление,

относится с большей отзывчивостью
и с большим пониманием

к экспансии дизайна,
чем многие мои коллеги.

Дизайн везде,

дизайн важен так же, как и всё остальное,

и я рада, что благодаря его разнообразию,

благодаря его центральной роли
в нашей жизни,

всё больше людей приходят к нему

в качестве профессионалов, любителей

и просто воспринимают его
как часть культуры.

Спасибо большое.

(Аплодисменты)