Майкл Тилсон Томас: Музыка и эмоции сквозь призму веков

В этом эпически развёрнутом обзоре Майкл Тилсон Томас прослеживает процесс развития музыкального искусства сквозь формирование процессов нотации, звукозаписи и электронной реаранжировки.

Когда меня попросили выступить
на конференции TED, я усмехнулся,

потому что, понимаете,
Тедом звали моего отца,

а моя жизнь, особенно музыкальная —

это, по сути, мой с ним
до сих пор неоконченный разговор,

с той моей частью, в которой он живёт.

Тед был нью-йоркцем, завзятым театралом,

а ещё художником и музыкантом-самоучкой.

Он совершенно не разбирался
в нотной грамоте

и едва слышал —

но он был величайшим из моих учителей.

Потому что, хотя он и слышал музыку
сквозь скрип слухового аппарата,

понимал он её превосходно.

И суть музыки он видел не в форме,

а в послании: в том, о чём музыка
сообщает и куда может увлечь.

Он даже написал картину об этом опыте,

под названием «В мире музыки».

В этот мир отец отправлялся каждый день,
импровизируя на пианино

в стиле Тин Пэн Элли [Tin Pan Alley] —
это звучало примерно так.

(Музыка)

Когда речь заходила о музыке,
он был непреклонен.

Он говорил:
«В музыке важны только две вещи:

что и как.

А классика отличается от прочей музыки тем,

что в ней и “что”, и “как” неисчерпаемы».

Вот как сильно он любил музыку.

Мои родители
действительно любили музыку.

Они мало что знали о ней,

они дали мне возможность открыть её

вместе с ними.

И я думаю,
что под вдохновением тех воспоминаний,

у меня возникало желание
попробовать донести её

как можно большему количеству людей

любым возможным способом.

И то, каким образом музыка
приходит в жизнь людей,

меня действительно очаровывает.

Однажды, я был на улице Нью-Йорка

и увидел мальчишку, игравшего в бейсбол
посреди парадных, машин и пожарных гидрантов.

Грузный, сутулый пацан,
готовился к удару битой,

и с разворота попал по мячику.

Он наблюдал пару секунд за полётом мяча,

а затем начал: «Та тата тарататата,

Дра тара таратара татата».

А затем обежал все базы.

А я подумал, поди разберись.

Каким образом то, что развлекало
австрийскую аристократию 18-го века,

стало победным кличем
этого нью-йоркского пацана?

Как так случилось?
Как ему удалось услышать Моцарта?

Итак, когда дело доходит
до классической музыки,

в ней так много произведений
остаётся незамеченными,

значительно больше, чем Моцарт,
Бетховен или Чайковский.

Потому что классическая музыка

имеет непрерывную жизненную традицию,

которая насчитывает более 1 000 лет.

И каждый год из тех лет

доносит до нас
нечто уникальное и всемогущее,

говорящее о том, каково это, продолжать жить.

Исходным материалом для этого, разумеется,

является каждодневная музыка.

Все эти гимны, безумные танцы,

баллады и марши.

Но классическая музыка

перерабатывает остальные,

собирает их абсолютную сущность,

и эта сущность создаёт новый язык,

который неуклонно
и с огромной любовью начинает говорить

о том кто, мы есть на самом деле.

Этот язык всё ещё развивается.

И сейчас, спустя столетия, он вырос
в нечто большее, то, что мы называем

концерты и симфонии,

но даже самые амбициозные произведения

по своей сути выполняют главную миссию —

обратить ваши воспоминания
к нежным моментам вашей жизни,

например, вот эта, из концерта Бетховена.

(Музыка)

Это так просто окунуться в воспоминания.

Изнутри исходит так много эмоций.

Но, как и вся музыка,

в принципе она ни о чём.

Это всего лишь комбинация
звуков, тишины и времени.

А звуки, ноты, как вы знаете,
всего лишь колебания.

Они всего лишь спектр звуковых волн.

И как бы мы их не называли:
440 колебаний в секунду, ля,

или 3729, си — поверьте мне, это правда —

они всего лишь явление.

Но то, каким образом мы реагируем
на различные комбинации этих явлений,

эмоционально и сложно,
это невозможно полностью понять.

И наша реакция на них
радикально изменилась спустя столетия,

и приобрела свои особенности.

Ну, например, в одиннадцатом веке,

людям нравились произведения
заканчивающиеся так.

(Музыка)

А в семнадцатом веке,
это было больше похоже на это.

(Музыка)

А в двадцать первом веке...

(Музыка)

Сегодня, вашим ушам 21-го столетия
доставляет радость этот последний аккорд,

хотя, совсем недавно
он бы озадачил и привёл бы вас в ужас,

возможно, некоторые бы убежали из зала.

А причина, по которой вам это нравится,

в том, что вы унаследовали,
на подсознательном уровне,

долгосрочные изменения

в музыкальной теории, практике и моде.

Мы можем проследить, как в классической музыке
такие изменения происходят очень, очень плавно

благодаря могущественному
молчаливому партнёру музыки,

передававшему её: нотам.

Позыв записывать ноты,

или, выражаясь точнее
следует сказать, кодирование музыки

оставались с нами на долгое время.

В 200 году до н.э. человек по имени Секулос

написал эту песню для умершей жены

и высек её на надгробии

в греческой системе нотных записей.

(Музыка)

И тысячи лет спустя,

этот импульс записывать ноты
целиком изменил форму.

И вы можете увидеть, как это случилось

в этих отрывках, начиная
с Рождественской мессы, «Puer Natus est nobis»,

«Родится младенец».

(Музыка)

В десятом веке
использовались маленькие закорючки

просто для обозначения
общей формы мелодии.

А в двенадцатом веке рисовалась
линия, похожая на линию горизонта,

для лучшего отображения
мест для высоких нот.

Затем, в тринадцатом веке,
новые линии и формы для отображения нот

точно фиксировали концепцию мелодии,

и, в конце концов привели
к сегодняшней нотной грамоте.

Нужно отметить, что ноты
не только сохранили музыку,

ноты и кодирование музыки
полностью изменили её приоритеты,

потому что это
дало музыкантам возможность

представлять музыку
в значительно большем масштабе.

Сегодня воодушевлённое движение импровизации

может быть записано,
сохранено, рассмотрено, выделено,

исполнено в замысловатой форме.

Начиная с этого момента,
классическая музыка стала

чем она по сути и является —

диалогом между двумя
могущественными сторонами нашей природы:

инстинктом и интеллектом.

И здесь наступает
настоящий переломный момент

перехода от искусства импровизации

к искусству композиции.

Импровизатор чувствует и играет
каждый следующий шаг,

в то время как композитор
рассматривает все возможные шаги,

испытывает их, расставляет приоритеты,

до тех пор, пока не увидит
наиболее правильную и точную конструкцию

безупречного совершенства.

Некоторые из великих композиторов,
такие как Бах,

были комбинацией этих двух вещей.

Бах был как великий импровизатор
с гроссмейстерским умом.

Таким же был Моцарт.

Но каждый музыкант
соблюдает разные пропорции

между верой и рациональностью,
инстинктом и интеллектом.

Каждая музыкальная эра
расставляла в этом приоритеты по-разному,

по-разному отвечала
на вопросы «что» и «как».

В первые восемь веков лучшими традициями,

главным «что» было восхваление бога.

И в 1400-х, музыка писалась,

чтобы попытаться отразить сознание бога

разглядывая формы ночного неба.

«Как» было в стиле полифонии,

в музыке, состоящей
из независимо изменяющихся голосов,

означающих путь движения планет

в геоцентрической вселенной Птолемея.

Это была по-настоящему музыка сфер.

(Музыка)

Такая музыка
была знакома Леонардо да Винчи.

И, возможно, её интеллектуальное
совершенство и спокойствие,

означали, что происходит что-то новое —

радикально новое движение,
которое случилось в 1600.

(Музыка) Певец: О жестокий удар!

О, злая, жестокая судьба!

О, зловещие звезды!

О, скупые небеса!

МТТ: Конечно, это было рождение оперы,

которое положило начало
новому радикальному развитию музыки.

Теперь, «что» было
не зеркалом разума господа,

а следовало
за эмоциональным волнением человека.

А «что» было гармонией,

суммируя тоны в аккорды.

И как выясняется, эти аккорды,

были способны вызвать
невероятный спектр эмоций.

Базовые аккорды были
одними из тех, что остались с нами,

триады,

будь то мажорные,

которые, как нам кажется очень радостные,

или минорные,

которые мы воспринимаем с грустью.

Но в чем настоящая разница
между этими аккордами?

В этих двух нотах в серединке.

Это чистая Ми,

и 659 колебаний в секунду,

или Ми бемоль с частотой 622.

А насколько большая разница
в человеческой радости и грусти?

37 дурацких колебаний.

Вы можете видеть, что в подобных системах

был огромный скрытый потенциал,

вызывающий человеческие эмоции.

И на самом деле, как только
человек начал понимать больше

его сложную и двусмысленную природу,

гармония становилась более сложной.

Оказывается,
было возможным выражать эмоции

не только словами.

Теперь, со всеми этими возможностями,

классическая музыка
начала стремительно развиваться.

В это время появились большие формы.

И эффекты технологии начали ощущаться,

потому что печать положила музыку,
ноты, музыку закодированную в книгах,

в руки исполнителей повсюду.

Новые улучшенные инструменты

сделали возможной эпоху виртуозов.

Тогда появились те самые большие формы —

симфонии, сонаты, концерты.

И в этих больших конструкциях времени,

такие композиторы как Бетховен, могли
раздвинуть границы своего времени.

Отрывок из Пятой симфонии Бетховена

основным образом свидетельствует,
насколько возможно было

для него перейти от сожаления и злости,

за полчаса,

чётко выверенными шагами своего пути,

к моменту, когда он переходил в радость.

(Музыка)

Оказывается, симфонию можно было
использовать в более сложных ситуациях,

таких как захват культуры,

как национализм или стремление к свободе

или границы чувственности.

Но в каком бы направлении
не уносила музыка,

одна вещь до недавнего времени
оставалась неизменной.

Когда музыкант прекращал играть —

музыка останавливалась.

Этот момент настолько завораживает меня.

Я нахожу его настолько проникновенным.

Что происходит, когда стихает музыка?

Куда она уходит? Что уходит?

Что завораживает людей в аудитории
в конце исполнения?

Это мелодия или ритм

или настроение или ощущение?

И как это способно изменить их жизнь?

Для меня это интимная, личная сторона музыки.

Это передающаяся часть.
Часть, отвечающая на вопрос «зачем»

И по мне, это — самое существенное.

В большей степени
это отношения между людьми,

между студентом и учителем,
исполнителем и слушателем,

и затем в 1880-м
появились новые технологии.

Сначала они были механическими,
затем аналоговыми, после цифровыми,

создавая новые чудесные способы передачи,

одно выразительнее другого.

Сейчас люди могут
слушать музыку всё время,

для этого нет необходимости

играть на инструменте, читать музыку
или даже ходить на концерты.

Технологии демократизировали музыку,
сделав её доступнее.

Они возглавили культурную революцию,

в которой артисты, такие как
Карузо и Бесси Смит были наравне.

Технологии толкали композиторов
на крайние меры,

использовать компьютеры и синтезаторы

создавать необыкновенные по своей сложности
и интеллектуальности произведения,

вне возможностей
исполнителей и слушателей.

В то же время технологии,

взяв верх в роли, которую всегда играли ноты,

сместили музыкальный баланс
между инстинктом и интеллектом

в пользу инстинктов.

Культура, в которой мы живём сегодня,

заполнена музыкальной импровизацией,

которая была нарезана
ломтями, кубиками и тонкими слоями

и бог ещё знает каким образом
доставлена по магазинам и распродана.

Как в долгосрочной перспективе
это скажется на нас и на музыке?

Никто не знает.

Вопрос висит в воздухе:
Что же происходит, когда стихает музыка?

Что остаётся с людьми?

Сегодня мы имеем неограниченный доступ
к музыке, какая музыка остаются с нами?

Позвольте пояснить, что я имею в виду,

говоря «остаётся с нами».

Я навещал двоюродного брата
в доме престарелых,

и наблюдал, как шаткий старичок

преодолевал путь через всю комнату,
опираясь на ходунки.

Он подходил к пианино

приводил тело в равновесие
и начинал играть что-то вроде этого.

(Музыка)

Он произносил что-то типа:
«Я... мальчишкой... симфония... Бетховен».

И, внезапно, до меня дошло,

и я сказал: «Друг, не это ли ты
случайно пытаешься сыграть?»

(Музыка)

И он ответил:
«Да, да. Я был маленьким мальчиком.

Симфония: Исаак Штерн, концерт, я слышал это».

И я подумал, боже мой,

как много должна эта музыка
значить для этого человека,

что он готов встать с постели
и пройти сложный путь,

чтобы освежить в памяти музыку

которая, после всего произошедшего в его жизни,

всё ещё значит для него так много?

Вот, почему я исполняю
каждое произведение со всей серьёзностью,

почему это так много для меня значит.

Я никогда не знаю, кто может быть там,
кто может впитывать её

и какое влияние она окажет на их жизни.

Меня восхищает, насколько больше сегодня,
чем когда-либо

шансов поделиться этой музыкой.

Это подогревает мой интерес
в таких проектах,

как телесериал «Удерживая счёт»
с симфоническим оркестром Сан-Франциско

который рассматривает предыстории музыки;

работа с молодыми музыкантами
в Симфонии Нового Мира;

в проектах, которые исследуют потенциал

новых центров исполнительного искусства

как для развлечения,
так и для образования.

И, конечно, Симфония Нового Мира

приводит нас к Симфонии YouTube
и проектам в интернете,

которые слушают музыканты
и слушатели по всему миру.

И восхищает в этом то, что это только образ.

Это всего лишь роль для большинства людей —

учителей, родителей, исполнителей —

быть исследователями.

Конечно, грандиозные события
привлекают больше внимания,

но то, что на самом деле важно
это то, что идёт каждый день.

Нам нужны ваши ожидания,
ваша любознательность, ваши голоса.

И это восхитительно для меня сейчас
видеть людей:

путешественников, руководителей,
программистов, водителей такси,

людей, по которым не скажешь,
любят ли они музыку,

и которые передают её дальше.

У вас нет необходимости
стремиться знать обо всём.

Если вы любознательны, если вы
способны мечтать, если вы живете,

вы уже знаете всё,
что вам необходимо знать.

Вы можете начать с чего угодно.
Прогуляйтесь.

Идите по следу. Потеряйтесь.
Удивитесь, позабавьтесь, вдохновитесь.

Все эти «что», все эти «как» где-то там,

ожидают вас, чтобы вы открыли своё «зачем»,

чтобы погрузиться и пройти дальше.

Спасибо.

(Аплодисменты)