Если у меня родится дочь...

«Если у меня родится дочь, вместо мамы, она будет называть меня точкой Б ...» Так начала свое выступление на TED2011 поэтесса Сара Кей, вдохновив зрителей два раз аплодировать ей стоя. Она рассказывает историю своего перевоплощения — от широкоглазого подростка, впитывающнго поэзию нью-йоркского Bowery Poetry Club до учительницы, расскрывающей детям могущество самовыражения в проекте V.O.I.C.E. — и захватывающе исполняет «Б» и «Хиросиму».

Если у меня родится дочь,

вместо мамы,

она будет называть меня точкой Б,

так она будет знать, что,
чтобы ни случилось,

она всегда сможет меня найти.

И я буду рисовать
солнечную систему на ее ладонях,

чтобы она узнала всю вселенную,

прежде чем она сможет сказать
«Да я знаю это, как свои пять пальцев».

И она узнает,

что эта жизнь будет бить сильно по лицу,

ждать, пока встанешь,
только чтобы ударить в живот.

Но только задыхаясь от удара

можно напомнить своим легким

как сильно им нравится вкус воздуха.

И есть боль,

которая не проходит
от пластыря или стихов.

И когда она в первый раз поймет,

что волшебница не придет,

я удостоверюсь, чтобы она знала,

что не обязательно
носить мантию в одиночестве.

Потому, что как не тяни свои пальцы

руки всегда будут слишком коротки,

чтобы поймать всю боль,
которую хочется исцелить.

Поверьте, я пробовала.

«И, малышка, — скажу я ей, —

не задирай так высоко свой нос.

Я знаю эту уловку;
сама так делала тысячу раз.

Та просто идешь на запах дыма,

выслеживаешь горящий дом,

чтобы найти мальчишку,
потерявшего в пожаре всё,

и посмотреть, сможешь ли ты его спасти.

Или ты найдешь мальчика,
учинившего пожар,

чтобы посмотреть,
сможешь ли ты его изменить».

Но я знаю,
что она всё равно туда пойдет,

а у меня в запасе всегда будут

шоколад и резиновые сапоги,

потому что нет разбитого сердца,
которое шоколад не может вылечить.

Ну хорошо, есть разбитые сердца,
которые шоколад не может исцелить.

Но именно для этого
есть резиновые сапоги.

Ведь дождь смоет всё, если ему позволить.

Я хочу, чтобы она смотрела на мир

через дно лодки со стеклянным полом,

смотрела в микроскоп

на существующие галактики

на самом кончике человеческого разума,

потому что меня так учила моя мама.

Что будут такие дни.

♫ Будут такие дни, говорила моя мама ♫

Когда раскроешь ладони чтобы поймать,

а получишь лишь мозоли и синяки;

когда выходишь из телефонной будки
пытаясь взлететь,

а те самые люди,
которых пытаешься спасти,

стоят на твоей мантии;

когда сапоги переполнятся дождевой водой

а ты будешь стоять
по-колено в разочаровании.

И именно в такие дни становится
всё больше причин сказать спасибо.

Ибо нет ничего краше

океана отказывающегося
переставать целовать побережье,

не взирая на то,
сколько раз его смоет отлив.

Ты позволишь ветру
принести одно, сдуть другое.

Посеешь звезду

в каждом начале, снова и снова.

И не важно сколько фугасов
взрывается в минуту,

главное чтобы твой разум впитал

красоту этого странного места
под названием жизнь.

И конечно, по шкале
от одного до полного доверия,

я ужасно наивна.

Но я хочу, чтобы она знала,
что этот мир сделан из сахара.

Его так легко раскрошить,

но не надо бояться высунуть свой язык
и попробовать его на вкус.

«Малышка, — скажу я ей, —
помни, твоя мама — воин,

и твой папа — воин,

а ты — девочка с маленькими руками
и большими глазами,

которая всегда просит большего».

Помни, что хорошее приходит тройкой,

как и плохое.

И всегда извиняйся,
когда ты сделала что-то плохое.

Но никогда не извиняйся

за то, как беспрестанно
светятся твои глаза.

Твой голос тих,
но никогда не переставай петь.

И когда в конце концов
к тебе придет страдание,

когда под дверь
принесут войну и ненависть,

а на углах улиц
будут раздавать листовки

с цинизмом и поражением,

скажи им, что им очень надо
познакомиться с твоей мамой.

Спасибо. Спасибо.

(Аплодисменты)

Спасибо.

(Аплодисменты)

Спасибо.

(Аплодисменты)

Спасибо.

(Аплодисменты)

Хорошо, я хочу,
чтобы вы потратили минуту

и подумали о трех вещах,

которые для вас являются правдой.

Это может быть всё что угодно —

технологии, развлечения, дизайн,

ваша семья, ваш сегодняшний завтрак.

Единственное условие —
слишком не напрягайтесь.

Хорошо, готовы? Поехали.

Отлично.

Итак, три вещи, которые
для меня являются правдой.

Я знаю, что Жан-Люк Годар был прав,

когда сказал, что у хорошей истории

есть начало, середина и конец,

но не обязательно в таком порядке.'

Я знаю, что я очень нервничаю
и волнуюсь от того, что я здесь,

и это очень сказывается на моей
способности держать себя в руках.

(Смех)

И я знаю,

что я всю неделю ждала,
чтобы рассказать анекдот.

(Смех)

Почему пугало пригласили на TED?

Потому что оно было самым
выдающемся в своем поле деятельности.

(Смех)

Прошу прощения.

Итак, это три вещи
являются для меня правдой.

Но есть множество вещей,
которые мне трудно понять.

Поэтому я пишу стихи, чтобы понять.

Иногда для меня
единственный способ что-то понять —

это написаь стихотворение.

А иногда в конце стиха, я

оглядываясь назад понимаю
«А, вот тут в чем дело».

А иногда в конце стиха,

я так ничего и не понимаю,

но из этого рождается новый стих.

Устная поэзия —
это искусство исполнения поэзии.

Я говорю людям,
что для этого надо создать стихи,

которым недостаточно
просто сидеть на бумаге,

и что-то в них есть что-то такое,
что требует либо быть произнесенным вслух,

либо быть засвидетельствованным лично.

Когда я только перешла
в старшие классы,

я была комком гормонов,

Была недоразвитой

и перевозбужденной.

Но невзирая на мой страх

слишком долгого
пребывать у всех на виду,

меня завораживала
идея устной поэзии.

Мне казалось, что две мои тайные страсти,
поэзия и театр,

сошлись, родили ребенка,

ребенка,
которого я хотела поближе узнать.

И я решила попробовать.

Мои первые устные стихи,

переполненые мудростью
четырнадцатилетней девочки,

были о несправедливости

того, как тебя
воспринимают неженственной.

Стихи были полны возмущения,

и очень преувеличены,

но на тот момент единственная
устная поэзия, знакомая мне,

была переполнена возмущением,

и я решила, что то же самое
ожидается и от меня.

Первый раз когда я выступала,

публика подростков выкрикивала
и высвистывала свою симпатию,

а я, уйдя со сцены, вся дрожала.

Я почувствовала, как кто-то
похлопал меня по плечу,

развернулась посмотреть,

и увидела громадную девочку
в толстовке, вышедшую из толпы.

Она наверное была ростом в два метра

и выгледела, как будто может
убить меня одной рукой,

но вместо этого она кивнула мне,

и сказала: «Привет, я это
по-настоящему почувствовала. Спасибо».

Меня ударило молнией.

Я попалась.

Я нашла бар
в Манхэттене в нижнем Истсайде,

в котором каждую неделю
проходили вечера поэзии у микрофона,

и мои изумленные родители
поддержали меня и отвели туда

впитывать каждую каплю устного творчества.

Я была как минимум
на десять лет младше всех остальных,

но почему-то поэтов в Bowey Poetry Club

совершенно не смущала бродившая рядом
четырнадцатилетняя девочка —

наоборот, они меня радушно встретили.

И именно там, слушая поэтов и их истории,

я поняла, что устной поэзии
не обязательно быть наполненой возмущением,

она могла быть полна радости или боли,

быть серьезной или глупой.

Bowery Poetry Club стал
моей классной комнатой и моим домом.

И выступавшие поэты

подталкивали меня
также делиться своими историями.

Не важно, что мне было 14 —

они говорили, «Пиши о жизни в 14».

Я так и делала,
и каждую неделю стояла в изумнении

когда эти блестящие, взрослые поэты

смеялись со мной, выражали свою симпатию,

аплодировали мне и говорили:
«Эй, я тоже это прочувствовал».

Теперь я могу разделить
свой путь устного творчества

на три этапа.

Первый этап произошел
в момент, когда я сказала,

«Я могу. Я могу это делать».

И этим я обязана девочке в толстовке.

Второй этап произошел
в момент, когда я сказала:

«Я буду.
Я буду продолжать это делать.

Мне нравится устное творчество.
Я буду приходить сюда каждую неделю».

А третий этап начался,

когда я поняла, что
в поэзии не обязательно возмущаться,

если это не моё.

Были вещи близкие мне,

и чем больше я на них сосредоточивалась,

тем более странными
становились мои стихи,

но по ощущениям,
они были намного больше моими.

Тут дело не просто в поговорке
«пиши о том, что знаешь»,

а о том, как важно соединить
все знания и весь опыт

накопленный на данный момент,

чтобы помочь погрузиться в вещи,
которые ты не знаешь.

Я использую поэзию как помощь
в работе с тем, что я не понимаю,

но я приношу в каждый стих

рюкзак, наполненный

всем предыдущим опытом.

Когда я пошла в университет,
я познакомилась с поэтом,

который разделял мою веру
в волшебство устной поэзии.

И, как ни странно, Фил Кей и я

совершенно случайно
оказались однофамильцами.

Когда я училась в школе
я создала проект V.O.I.C.E.

чтобы заинтересовать моих друзей
вместе со мной заниматься устной поэзией.

Но мы с Филом решили
переделать проект V.O.I.C.E —

на этот раз изменив миссию

устной поэзии, чтобы развлекать,

учить и вдохновлять.

Мы продолжали учится,
но в перерывах путешествовали,

выступали и учили,

и девятилетних детей и кандидатов наук

от Калифорнии до Индианы, до Индии,

до простых школ рядом с университетом.

И мы везде постоянно наблюдали,

как устная поэзия

отпирает замки.

Но иногда оказывается,

поэзия может сильно пугать.

Оказывается, иногда

подростков приходится
заманивать в процесс написания стихов.

И я придумала списки.
Всем под силу составлять списки.

И первый список,
который я задаю написать —

«десять вещей, которые
являются для меня истиной».

А вот что получается,
и вы бы тоже для себя это открыли,

если бы мы начали
делиться своими списками вслух.

В какой-то момент, становится ясно,

что у кого-то записана та же вещь,

или вещь очень похожая

на одну из вашего списка.

А потом у кого-нибудь ещё

находится вещь,
совершенно противоположная вашей.

А ещё у кого-нибудь записано то,
о чём вы даже никогда раньше и не слышали.

Или у кого-то есть то, о чём,
по вашему мнению, вы всё уже знаете,

а они берут и преподносят это
в совершенно новом свете.

И я объясняю людям, что именно так
зарождаются великии истории —

эти четыре пересечения

того, что вас истинно увлекает

и того, что другие могут туда привнести.

И большенство людей
очень хорошо реагируют на это упражнение.

Но одну мою студентку, по имени Шарлотта,

было очень сложно убедить.

Шарлотта отлично составляла списки,
но напрочь отказывалась писать стихи.

«Мисс, — говорила она, —
Я просто совершенно неинтересная.

Нет ничего интересного,
что я могла бы рассказать».

Я ей поручала
писать один список за другим,

а однажды я поручила ей написать список

«десяти вещей, которым она, на тот момент,
должна была уже научится».

На третем пункте у Шарлотты в списке
было написано,

«Я уже должна была научится
не влюблятся в мужчин

в три раза старше меня».

Я спросила её,
что она под этим имела в виду,

и она ответила:
«Мисс, это долгая история».

На что я ответила:
«Шарлотта, мне это очень интересно».

И так она написала свои первые стихи,

стихи о любви, не похожие ни на что,
что мне доводилось раньше слышать.

Стихи начинались так:

«Андерсон Купер —
великолепный мужчина».

(Смех)

«Вы его видели в 60-ти минутах,

плавая в бассейне
наперегонки с Майклом Фелпсом —

в одних плавках —

ныряя в воду с полной решительностью
победить этого чемпиона по плаванью?

После заплыва, он встряхнул
своими белоснежными волосами

и сказал: “Ты — бог”.

Нет, Андерсон, бог — ты».

(Смех)

(Аплодисменты)

Теперь я понимаю, первое правило,
которое позволяет оставаться невозмутимой —

это притворяться спокойной,

никогда не признаваться, что тебя что-то пугает

или производит на тебя впечатление
или приводит в восторг.

Кто-то мне когда-то сказал,

это когда идешь по жизни вот так.

Защищая себя

от всех непредвиденных страданий
или возможной боли.

Но я стараюсь идти по жизни вот так.

И да — я буду ловить все эти
страдания и боль,

но и прекрасные, красивые вещи,

которые просто падают с неба,

и я готова их поймать.

Я использую устное творчество,
чтобы помочь моим ученикам

заново открыть для себя чудо,

побороть свой инстинкт
оставаться невозмутимыми и спокойными,

а вместо этого активно принимать участие
во всём, что происходит вокруг них,

чтобы они могли это интерпретировать
и создать что-то своё.

Нет, я не думаю, что устная поэзия —

это идеальная форма искусства.

Я всегда в поиске наилучшего способа
рассказать каждую историю.

Помимо стихов, я пишу мюзиклы,
снимаю короткометражные фильмы.

Но я преподаю устную поэзию

потому что она доступна.

Не все умеют читать музыку,

не у всех есть камера,

но все так или иначе умеют общаться,

и у всех есть истории,

в которых есть чему поучиться.

К тому же, устная поэзия помогает
налаживать мгновенный контакт.

Люди часто чувствуют себя одинокими

или непонятыми,

но устная поэзия учит тому,

что если у вас есть
способность самовыражения

и храбрость поделиться
своими историями и мнениями,

то в награду вы получите

переполненую комнату своих сверстников

или своей общины, которая будет слушать.

И возможно гигантская девочка в толстовке

почувствует что-то родственное
в том, чем вы поделились.

А это потрясающее понимание,

особенно в 14 лет.

А теперь с YouTube

эта связь не ограничена
той комнатой, в которой вы находитесь.

Мне очень повезло,
что есть архив выступлений,

которыми я могу поделиться
со своими учениками.

Это даёт им ещё больше возможностей

найти поэта или поэму

родственную им.

Очень заманчиво —
когда это понимаешь —

очень заманчиво продолжать
писать одни и теже стихи,

или рассказывать одну и ту же историю,
снова и снова,

когда понимаешь,
что это принесет аплодисменты.

Не достаточно учить только тому,
что каждый может самовыражаться;

необходимо расти, познавать,

идти на риск и бросать себе вызов.

И в этом заключается третий этап:

наполнять свои работы

вещами характерными для вас,

даже если они постоянно меняются.

Потому что третий этап
никогда не подходит к концу.

Но нельзя начать с третьего,

пока не пройдешь первый этап: Я могу.

Я много путешетвую, когда преподаю

и не всегда получается увидеть учеников,
дошедших до третьего этапа,

но мне очень повезло с Шарлоттой,

что мне довелось увидеть развитие её пути.

Я видела, как она осознала,

что принося в свою поэзию все вещи,
являющиеся для неё истиной,

она могла написать стихи,
подвластные лишь ей одной —

про зрачки, лифты и исследователя Дору.

А я стараюсь рассказывать истории,
которые могу рассказать только я —

как, например, эту историю.

Я очень долго думала,
как лучше рассказать эту историю,

и размышляла будет ли лучше

сделать презентацию
или снять короткометражный фильм —

и где точно были
начало, середина и конец?

И мне было интересно знать,
закончив это выступление

я наконец пойму что к чему, или нет.

И я всегда считала, что мое начало
состоялось в Bowery Poetry Club,

но возможно,
всё началось гораздо раньше.

Когда я готовилась к TED,

я наткнулась на страницу
в моем старом дневнике.

Думаю 54-е декабря
скорее всего было 24-м.

Ясно, что ребенком,

я однозначно шла по жизни так.

Мы все так шли.

Я хотела бы помочь другим
заново открыть для себя это чудо —

желание быть к нему причастным,
желание познавать,

и делиться знаниями того,

что распознается как истина

и того, что пока непонятно.

Я хотела бы закончить поэмой.

Когда бомбили Хиросиму,

от взрыва образовалась
маленькая сверхновая звезда,

и все живущие животные, люди и растения,

вступившие в прямой контакт

с лучами этого солнца

мгновенно превратились в пепел.

И остатки города вскоре настигла та же участь.

В следствие ядерной радиации

весь город и его население

превратились в песок.

Моя мама рассказывает, когда я родилась,
я окинула всю больничную палату

взглядом говорящим:
«Это? Я уже это делала».

Она говорит у меня старые глаза.

Когда умер мой дедушка Генжи,
мне было всего пять лет,

но я взяла свою маму за руку и сказала:

«Не беспокойся, он вернется младенцем».

И всё же, для кого-то,
кто здесь, очевидно, не впервые,

я ещё ничего не поняла.

У меня трясутся коленки каждый раз,
когда я выхожу на сцену.

Мою уверенность в себе можно измерить

чайными ложками,
смешаными с моими стихами,

и не смотря на всё это,
вкус во рту остается странным.

Но в Хиросиме,
некоторых людей начисто смело,

оставляя лишь наручные часы
или страницу в дневнике.

И не важно, что моих комплексов
достаточно, чтобы забить все карманы,

я всё равно буду пытаться,

надеясь когда-нибудь написать поэму,

которою сочту достойной
гордо лежать экспонатом в музее

как доказательство моего существования.

Мои родители назвали меня Сарой,

библейским именем.

В первоначальном рассказе Бог сказал Саре,
что она может делать невозможное,

и она рассмеялась,

потому что первая Сара,

она не знала, что делать с невозможным.

А я? Ну, я тоже не знаю,

но я вижу невозможное каждый день.

Невозможно пытаться
найти контакт в этом мире,

пытаясь держаться за других,
когда вокруг тебя всё взрывется,

зная, что пока ты говоришь,

они не просто ждут своей очереди
высказаться — они тебя слышат.

Они чувствуют тоже самое, что и ты

в тоже самое время,
когда ты это чувствуешь.

Это то к чему я стремлюсь,
каждый раз открывая рот —

этот невозможный контакт.

В Хиросиме есть стена,

которая полностью сгорела от радиации.

Но на ступеньках сидел человек

и предотвратил лучи
от соприкосновения со стеной.

Всё, что сейчас осталось —

это вечная тень позитивного света.

После атомной бомбы

специалисты сказали,
что заражённой земле

города Хирошима потребуется 75 лет,

чтобы снова начать давать жизнь.

Но в ту весну,
новые ростки проростали из земли.

Когда я знакомлюсь с вами, в этот момент,

я перестаю быть
частью вашего будущего.

Я быстро начинаю
становиться вашим прошлым.

Но в этот момент,
я разделяю с вами ваше настоящее.

А вы со мной моё.

И это и есть самый большой подарок.

Так что, если вы попросите меня
сделать невозможное,

я скорее всего рассмеюсь.

Я пока не знаю, смогу ли поменять мир,

ведь я так мало о нем знаю —

и я также мало знаю о реинкарнации,

но если вы меня сильно рассмешите,

я могу и забыть, какой сейчас век.

Я здесь не первый раз. И не в последний.

И я скажу ещё много слов.

Но на всякий случай знайте,
я стараюсь изо всех сил

в этот раз всё сделать правильно.

(Спасибо)

(Аплодисменты)

(Спасибо)

(Аплодисменты)

(Спасибо)

(Аплодисменты)