Сможет ли восстановиться разделённая Америка?

Как США могут восстановиться после эмоционально негативных партийных президентских выборов 2016 года? Социальный психолог Джонатан Хайдт изучает принципы морали, которые формируют основу наших политических взглядов. В разговоре с Крисом Андерсеном, куратором TED, он описывает шаблоны мышления и исторические причины, которые привели к столь резким разногласиям в Америке, и предлагает видение того, как страна могла бы функционировать в будущем.

Крис Андерсон: Итак, Джон, стало страшно.

Джонатан Хайдт: Да.

КА: Страшно, что мир сейчас такой,

каким мы его давно не видели.

Люди не просто не согласны друг с другом,
как при привычном

политическом делении на левых и правых.

Происходят более глубокие разногласия.

Что же такое происходит,
и как мы до этого дошли?

ДХ: В этот раз всё иначе.

Чувствуется нечто апокалипсическое.

Опрос исследовательского
центра Пью показал,

что несогласные нам не просто не нравятся,

они нам очень сильно не нравятся,

и мы думаем, что они
представляют угрозу для нации.

Цифры продолжают расти,

и мы имеем 50 процентов по обе стороны.

Люди напуганы,

потому что в этот раз кажется,
что всё иначе и намного серьёзнее.

Когда бы я ни рассматривал
социальные вопросы,

я всегда применяю следующие
моральные принципы,

о которых сейчас расскажу.

Когда вы задумываетесь
о политических вопросах,

первым делом нужно помнить

о племенном строе.

Трайбализм у нас в крови.

Природа общества очень просто
и точно охарактеризована

в Бедуинской поговорке:

«Я против брата,

мы с братом против двоюродного брата,

мы с братом и двоюродным братом
против чужестранца».

Племенное мировоззрение позволило
создать более крупные общества

и, объединившись, соперничать
с другими за выживание.

Это позволило выбраться
из джунглей, разрастись,

но возник извечный конфликт.

Встаёт вопрос:

что заостряет этот конфликт

и что его успокаивает?

КА: Довольно мрачная поговорка.

Получается, что у большинства
это поведение

запечатано на подкорке?

ДХ: Абсолютно. Это одна из основ
социального познания.

Но тем не менее мы можем
жить вместе мирно,

для этого придумана масса игр в войнушку.

Я имею в виду спорт, политику.

Таким способом мы
удовлетворяем потребность

племени, никому не нанося вреда.

Мы также преуспели в торговле,
исследованиях, знакомстве с людьми.

Так что племенные инстинкты
появляются и исчезают.

Мы не обречены постоянно
воевать друг с другом,

но и миру во всём мире не бывать.

КА: Размер племени может
расти или уменьшаться.

ДХ: Верно.

КА: Границы того, что мы зовём «мы»

или «они», «другие»,

тоже может меняться.

И некоторые считают,
что этот процесс бесконечен.

ДХ: Это верно.

КА: До поры до времени
границы племени расширялись.

ДХ: Я думаю,

мы пришли к новому пониманию левых-правых.

То, что принято считать левым-правым,

пришло от противопоставления
труда капиталу,

от рабочего класса и Маркса.

Но мне кажется, сейчас в западных странах

увеличивается разделение на людей,

не желающих видеть дальше уровня страны,

более провинциальных —

и я не имею в виду в плохом смысле —

людей, которым важны корни,

важен их город, их сообщество, их страна.

И напротив, анти-парохиальные, которые...

если я начинаю путаться,
вспоминаю песню Леннона «Imagine».

«Представь, больше нет стран,
Не за что умирать и убивать».

Эти люди хотят глобального правительства,

им не нужны страны, границы.

То, что сейчас происходит в Европе.

Есть известная метафора человека
по имени Стефан Шекспир,

написаная десять лет назад в Англии,

в виде вопроса:

«Мы разводим или опускаем мосты?»

Тут Великобритания разделилась
в соотношении 52 к 48.

И Америка разделилась по тому же вопросу.

КА: Те из нас, кто вырос на Битлах,

на философии хиппи, мечтал о едином мире,

думает: «Как можно иметь что-то против?»

А сейчас оказывается,

что миллионы думают, что это
не просто легкомысленно,

но и действительно опасно,
неправильно и страшно.

ДХ: Я думаю, главная проблема
в Европе и здесь, в Америке, —

это иммиграция.

Я думаю, сейчас имеет смысл обратиться

к социальным наукам о культурных
различиях и иммиграции.

Когда вмешивается политика,

когда левым нравится, а правым...

тут даже обществоведы не могут
быть объективными.

Этнические и культурные различия

это замечательно, они создают новизну.

Они обеспечили рост экономики в Америке.

В смешении наций и иммиграции
есть масса преимуществ.

Но глобалисты, думаю, не видят

и не хотят видеть того,

что национальные различия уменьшают
общественный капитал и доверие.

Роберт Патнэм написал очень важный труд,

«Боулинг в одиночку»,

об общественных капиталах.

Вкратце, чем больше мы чувствуем общность,

тем больше доверяем друг другу,

тем легче перераспределять
благосостояние государства.

Скандинавские страны — прекрасный пример.

Они всегда были небольшими странами
с однородным населением,

в итоге превратившимся в прогрессивное
обеспеченное государство

с набором левых ценностей,
которые провозглашают:

«Опускаем мост! Мир — прекрасное место.

Жители Сирии страдают, нужно их принять».

И это прекрасно.

Но когда я был в Швеции этим летом,

там ведётся политически
корректный дискурс,

о негативных аспектах говорить нельзя,

в итоге приезжает много людей,

это урезает общественный капитал,

государству сложнее процветать.

Они могут придти к тому,
что происходит в Америке,

где общество явно разделено по расам.

Об этом неудобно говорить.

Но я думаю, очень важно у нас,
и особенно в Европе,

говорить об этом.

КА: То есть рациональные люди,

которые считают себя не расистами,

а добропорядочными гражданами,

думают, что люди просто слишком разные,

что нам грозит опасность переоценить
собственные человеческие возможности

при наплыве слишком отличных от нас людей.

ДХ: Да, но я мог бы даже смягчить это,

сказав, что дело не обязательно в расе,

дело в культуре.

Есть прекрасная работа
политолога Карен Стеннер,

которая говорит о том,

что когда люди ощущают
свои единство и общность,

у многих есть предрасположенность
к авторитарности.

Такие люди не проявляют расизма,

пока не чувствуют угрозы

для общественного и морального устоя.

Но если им внушить,

что мы разъединяемся, что люди разные,

то они уходят в расизм,
гомофобию, хотят выгнать чужих.

Получаем авторитарную реакцию.

Левые, которые следуют установкам Леннона,

Джона Леннона,

делают то, что в итоге
приводит к авторитаризму.

Сейчас это альтернативные правые
в Америке.

Мы видели это в Великобритании,
повсюду в Европе.

Положительный момент здесь,

я думаю, в том, что локалисты,
или националисты, правы:

если подчеркивать культурную схожесть,

то раса не имеет большого значения.

Ассимиляция в процессе иммиграции

разрешает очень много проблем.

Если вам важно иметь
процветающее государство,

нужно подчеркивать человеческую схожесть.

КА: Итак, страх вокруг
возрастающей иммиграции —

это одна из причин
сегодняшнего разделения.

Есть ли другие причины?

ДХ: Есть морально-
психологический принцип,

что интуиция превосходит
стратегическое мышление.

Слышали термин
«мотивационное мышление»

или «предвзятость подтверждения»?

Есть интересная работа

о том, как наш разум
и вербальные способности

могли развиться не для того,
чтобы узнать истину,

а для того, чтобы манипулировать
друг другом, защищая репутацию...

Нам отлично удаётся оправдывать себя.

А если рассматривать интересы группы,

где не столько я, сколько
моя команда против вашей,

то, видя свидетельства своей неправоты,

мы просто не можем их принять.

Поэтому невозможно выиграть
политический спор.

Когда вы спорите о чём-то,

невозможно переубедить человека
доказательствами и доводами,

потому что мышление работает иначе.

А теперь возьмём интернет, Google:

«Я слышал, что Барак Обама
родился в Кении.

Посмотрю в Google — ничего себе!
10 миллионов статей! Это правда!»

КА: Многие были неприятно удивлены.

Социальные медиа частно окружены
ореолом техно-оптимизма,

что это соединяющая сила,
которая объединит людей.

Но были и неожиданные обратные результаты.

ДХ: Верно.

Поэтому я так очарован воззрениями инь-янь

на природу человека, левых и правых...

каждая сторона в чём-то права,

но закрывает глаза на другие вещи.

Левые в основном убеждены,
что человек по природе хороший:

нужно объединиться,
разрушить стены и всё будет хорошо.

Правые — социальные консерваторы,
не либертарианцы —

социальные консерваторы обычно убеждены,
что человек может быть жадным,

сексуальным, эгоистичным,

что нам нужны регламенты и ограничения.

Так что да, если сломать все стены

и дать людям во всём мире общаться,

в итоге получишь море
порнографии и расизма.

КА: Я правильно понимаю,

что эти принципы человеческой
природы извечны.

Что же тогда изменилось,
что углубляет наше разделение?

ДХ: Есть от шести до десяти
одновременных течений.

Я назову лишь несколько.

В Америке одно из самых крупных,
точнее в Америке и в Европе, —

это Вторая мировая война.

Есть интересное исследование
Джо Хендрича и других,

согласно которому если
ваша страна участвовала в войне,

особенно когда вы были молоды,

то дай вам 30 лет спустя дилемму общин

или дилемму заключённого,

вы склонны сотрудничать.

Из-за духа племени в нас...

Мои родители были подростками
во время Второй мировой,

они искали куски алюминия,

чтобы помочь в войне.

Всем пришлось собраться.

Эти люди в последующем

поднялись в бизнесе, в правительстве,

заняли лидирующие позиции.

Им удаётся найти компромисс
и сотрудничать.

В 90-е годы они ушли на пенсию.

И пришло поколение
бэйби-бумеров в конце 90-х.

Их молодость прошла в противостоянии
друг другу внутри страны,

в 1968 году и далее.

Потеря целого поколения во Вторую мировую,
«Великого поколения»,

имеет огромное влияние.

Это одно.

Другое — это выделение двух партий.

Раньше были либеральные республиканцы
и консервативные демократы.

Так что половину XX века Америка
была по сути двусторонней.

Но по разным причинам,
которые дали ход событиям,

к 1990-м годам у нас сложились чисто
либеральная и консервативная партии.

И теперь люди в этих партиях
совершенно разные,

они не хотят, чтобы их дети
женились друг на друге,

тогда как в 60-е это особо
не имело значения.

Итак, выраженное разделение партий.

Третье — это интернет, как я уже говорил,

это великолепный стимул для
ретроспективного анализа и демонизации.

КА: Окраска того, что происходит
в интернете, пугает.

В быстром поисковом запросе о выборах

я увидел два поста в Twitter.

Один с картинкой расистского граффити:

«Это отвратительно!

Уродство, которое принёс в страну #Трамп».

И другой рядом с ним:

«Страница о продажной Хиллари.
Отвратительно!»

Сама идея, что что-то может
быть «отвратительным», настораживает.

Можно с кем-то спорить,
в чем-то не соглашаться,

злиться на кого-то.

Отвращение, как вы говорили,
имеет намного более глубокий подтекст.

ДХ: Верно. Отвращение отличается

от гнева, например, у меня есть дети,

они дерутся 10 раз на дню,

но 30 раз в день выражают любовь.

Туда-обратно: злишься — не злишься.

Злишься — не злишься.

Но отвращение это другое.

Оно клеймит человека
как недочеловека, монстра,

урода, морального урода.

Отвращение — как несмываемые чернила.

Есть исследование Джона Готтмана
о супружеской терапии.

Если, посмотрев на лица супругов,
один показывает отвращение или презрение,

то, скорее всего, они скоро разведутся.

Но если на их лицах гнев,
то это ещё ничего не значит,

потому что злость, если с ней
справиться, даже полезна.

Эти выборы отличаются.

Дональд Трамп сам часто
использует слово «отвращение».

Он боится микробов,
поэтому отвращение ему знакомо,

оно ему присуще...

Но мы стали демонизировать друг друга,

смотреть на мир
через доктрину манихейства,

где мир — это борьба добра и зла,

и это набирает обороты;

мы уже не просто говорим,
что они неправы, нам они не нравятся,

а говорим, что они злые, дьявольские,

они отвратительны, тошнотворны.

От них надо держаться подальше.

Этот феномен мы видим
в университетских кампусах.

Людей стараются отдалить от кампусов,

заставить молчать, держаться подальше.

Я боюсь, что целому поколению
молодых людей,

которые при знакомстве с политикой
сталкиваются с отвращением,

не захочется принимать
участие в политике, когда они вырастут.

КА: И что нам с этим делать?

Отвращение. Как умерить отвращение?

ДХ: Доводами этого не достичь.

Я думаю...

Я изучаю отвращение много лет
и много думаю об эмоциях.

Я думаю, что антоним отвращению —
это любовь.

Любовь в противовес

отвращению, которое ставит границы,

любовь разрушает границы.

Личные отношения, по-моему, —

самое мощное средство в нашем арсенале.

Можно иметь отвращение к группе людей,

но когда узнаёшь отдельного человека,

оказывается, что он симпатичный.

И таким образом постепенно меняется
твоё представление о целой категории.

Трагедия в том, что американцы раньше
были более смешанными в городах,

там были левые и правые.

А сейчас, когда происходит
великое разделение,

есть свидетельства, что люди
предпочитают переезжать

к людям с похожими взглядами.

Становится сложнее найти
людей с противоположной стороны.

Они где-то там, далеко.

Сложнее их узнать.

КА: Что бы вы сказали людям, американцам,

людям в целом,

что нам следует понять друг о друге,

что может помочь задуматься

о нашем инстинкте отвращения?

ДХ: Да.

Важно помнить следующее:

есть научное исследование
политолога Алана Абрамовича,

которое показывает, что американская
демократия всё больше основывается

на «отрицательной партийности».

Например, вы думаете,
хорошо, есть кандидат.

Этот кандидат вам нравится,
вы за него голосуете.

Но с развитием отрицательной рекламы,

социальных медиа, всех этих трендов,

к которым всё чаще прибегают на выборах,

каждая сторона обличает другую,
как ужасную, страшную,

что ты голосуешь на автомате.

Всё чаще мы голосуем
против другой стороны,

а не за нашу сторону.

Важно помнить, что если
левые думают:

«Я думал, что республиканцы плохие,

и Дональд Трамп это подтвердил,

и теперь я думаю, что все республиканцы

такие же, как Трамп».

А это не всегда верно.

Как правило, они не очень
довольны своим кандидатом.

Это были самые негативные партийные
выборы за историю Америки.

Прежде всего нужно отделить
свои чувства к кандидату

от чувств к людям,
которым предоставлен выбор.

А затем понять, что

мы живём с разными моральными устоями,

метафора, которую я использую
в книге, — мы внутри «матрицы»,

каждое сообщество это матрица,
согласованная галлюцинация.

Если ты в синей матрице,

то всё вокруг тебе подтверждает,
что на другой стороне

троглодиты, расисты,
худшие люди на земле,

у тебя на руках все факты,
чтобы это доказать.

Но кто-то из дома по соседству

живёт в другой моральной матрице.

Живут в другой видео игре,

где видят совсем другие факты.

Каждый видит разные угрозы для страны.

Я обнаружил, находясь посередине,

пытаясь понять обе стороны,
это что обе правы.

Есть много угроз для страны,

каждая сторона по конституции
не в состоянии увидеть их все.

КА: То есть вы хотите сказать,
что нам нужен новый тип эмпатии?

Эмпатия обычно ограничивается следующим:

«Я понимаю, как тебе плохо,
представляю себе».

Это применяют к бедным,
нуждающимся, страдающим.

Мы обычно не примиряем это
к тем, кого считаем другими,

или тем, кто нам противен.

ДХ: Верно.

КА: Что выйдет, если развить
такого рода эмпатию?

ДХ: Я думаю,

эмпатия это очень
актуальный вопрос в психологии,

очень популярное понятие,
особенно у левых.

Считается хорошим сочувствовать
жертвам определённого класса.

Важно подчеркнуть,

что это тем группам, которые мы,
левые, считаем важными.

Им сочувствовать легко,
и нас за это поощряют.

Но нужно поощрять сочувствие,
когда оно даётся с трудом.

И я думаю...

В течение долгого 50-летнего периода
мы решали расовые проблемы,

юридическую дискриминацию,

долгое время это было приоритетом,

и до сих пор это важно.

Но я надеюсь, что этот год

заставит людей увидеть,

что появились жизненно важные угрозы.

Разделение на левых и правых, я уверен,

самое страшное разделение, нам выпавшее.

Всё ещё есть проблемы с расизмом,
гендерные и ЛГБТ вопросы,

но решить проблему разделения
нужно срочно в ближайшие 50 лет,

сам собой этот конфликт не разрешится.

Понадобятся реформы
организационной структуры,

мы можем об этом поговорить,

но это долгая, занудная беседа.

Я думаю, всё начинается с людей,
осознающих, что нужна перемена.

И да, нужен новый тип эмпатии.

Нам нужно осознать,

что страна в этом нуждается

и вы тоже, если вы не хотите...

Поднимите руку, если хотите
провести следующие четыре года

в злобе и тревоге, в которой
провели последний год — поднимите руку.

Если вы хотите этого избежать,

почитайте Будду, Иисуса, Марка Аврелия.

У них вы найдёте множество
полезных советов, как перестать бояться,

пересмотреть взгляды,

перестать думать о людях, как о врагах.

У древних мудрецов много напутствий
на тему этого рода эмпатии.

КА: Мой последний вопрос,

что каждый лично может сделать,
чтобы помочь восстановить страну?

ДХ: Да, трудно просто взять
и избавиться от своих предрассудков,

есть исследование, показывающее,

что политические предубеждения
глубже и прочнее расовых

сейчас в нашей стране.

Я думаю, что важно пытаться.

Пытаться встречаться с людьми.

У каждого есть кто-то, родственник

на другой стороне.

После этих выборов

подождите пару недель,

иначе действительно будет
тяжело для кого-то из вас,

через несколько недель
встретьтесь, поговорите.

И перед встречей

почитайте Карнеги «Как завоёвывать друзей
и оказывать влияние».

(Смех)

Я совершенно серьёзно.

Если начать с осознания,
то можно научиться техникам,

если начать так:

«Мы во многом разные,

но я тебя уважаю тебя, дядя Боб»

или «...вас, консерваторов...» —

и вы находите за что.

Если начать с похвалы, то случается магия.

Это основное, чему я научился,

что переношу в повседневную жизнь.

Я продолжаю совершать глупые ошибки,

но умею просить прощения

и признавать, что другой оказался прав.

Если это делать,

то беседа идёт по продуктивному руслу
и становится приятной.

КА: Джон, было очень увлекательно
с вами беседовать.

Действительно земля усеяна

вопросами морали и природы человека,

и ваши мудрые слова очень актуальны.

Спасибо, что пришли к нам.

ДХ: Спасибо, Крис.

ДХ: Всем большое спасибо.