Тан Ли: История моей иммиграции

В 2010 году технолог Тан Ли вышла на сцену TEDGlobal и продемонстрировала новый мощный интерфейс. Однако в этом выступлении на TEDxWomen она рассказывает очень личную историю. Это история её семьи — мамы, бабушки и сестры — и того, как они бежали из Вьетнама и начали новую жизнь.

Могу ли я рассказать за 10 минут

о тесной связи женщин из трёх поколений?

О том, как удивительная сила этой связи

повлияла на жизнь

четырёхлетней девочки,

прижатой к сестре,

маме и бабушке

на протяжении пяти дней и ночей

в маленькой лодке в Китайском море

более 30 лет назад?

Эта связь появилась в жизни той девочки

и ни разу её не покинула.

Та маленькая девочка живёт сейчас в Сан Франциско

и стоит перед вами сегодня.

Эта история не закончена. Это головоломка,

части которой всё ещё нужно собрать вместе.

Позвольте рассказать о некоторых из них.

Вот первая часть:

человек, которому разрушили дело его жизни.

Он поэт, драматург;

человек, чья жизнь зиждилась

на единственной надежде

о единстве и свободе его страны.

Вдруг коммунисты завладели Сайгоном.

Человек столкнулся с реальностью:

вся жизнь была потрачена впустую.

Теперь его друзья насмехались над ним.

И он замкнулся в молчании.

История погубила его.

Это был мой дедушка.

Я ни разу его не видела.

Но наша жизнь гораздо сильнее, чем наши воспоминания.

Дедушка не дал мне забыть о его жизни.

Мой долг — не позволить его жизни казаться напрасной.

Его жизнь стала мне уроком:

да, история пыталась нас сокрушить,

но мы вытерпели.

Следующая часть головоломки

содержит лодку на рассвете,

бесшумно скользящую по морю.

Моей маме, Май, было 18,

когда умер её отец.

Она была выдана замуж по договоренности

и имела 2 маленьких дочерей.

В её жизни теперь была только одна цель —

бежать всей семьёй

и обрести новую жизнь в Австралии.

Она даже не думала о том,

что может потерпеть неудачу.

После четырёх лет жизни, похожей на грустный роман,

она вышла в море

на замаскированной под рыболовное судно лодке.

Взрослые знали, на что идут.

Они больше всего боялись пиратов,

изнасилования и смерти.

Как и у большинства взрослых на лодке,

у мамы была бутылочка с ядом.

Если бы мы попали в плен, сначала моя сестра и я,

а потом мама и бабушка выпили бы его.

Мои первые воспоминания связаны с лодкой:

равномерный гул двигателя,

нос судна, разрезающий волны,

огромный пустой горизонт.

Я не помню пиратов, часто нас атаковавших:

они были отброшены храбростью

мужчин в нашей лодке.

Помню, как иногда мотор глох

и снова заводился только через 6 часов.

Помню огни на нефтяной вышке

побережья Малайзии;

молодого человека, который умер от изнеможения.

Он не выдержал испытаний путешествия.

Первое яблоко, которое я попробовала в жизни,

мне дали ребята с нефтяной вышки.

Ни одно другое яблоко не имело для меня тот самый вкус.

После трёх месяцев в лагере для беженцев

мы оказались в Мельбурне.

Следующая часть головоломки:

четыре женщины из трёх разных поколений

строят новую совместную жизнь.

Мы поселились в Футскрее,

окраине рабочего класса

и большого количества иммигрантов.

В отличие от оседлых предместий среднего класса,

существование которых я не замечала,

в Футскрее не было ощущения права.

Запахи из магазинов были запахами отсталого мира.

Люди обменивались далеко несовершенными

знаниями английского языка.

У них была одна общая черта:

они начинают жить заново.

Моя мама работала на ферме

и на линии сборки автомобилей —

по шесть дней в неделю в две смены.

Каким-то образом она выучила английский

и получила ИТ-квалификации.

Мы были бедны.

Каждый доллар был на счету.

Независимо от того, чего не хватало,

деньги всегда были предусмотрены

для дополнительных уроков по математике и английскому.

Обычно не хватало одежды,

она всегда была из секонд-хенда.

У меня было две пары чулок для школы,

одна скрывала дыры в другой.

Школьная форма была мне до щиколотки,

её должно было хватить на шесть лет.

А ещё иногда меня дразнили

узкоглазой.

Иногда на стенах я видела надписи:

«Азиаты, убирайтесь домой».

А где мой дом?

Что-то застыло внутри меня.

На одном из собраний

я сказала тихим голосом: «Я не буду обращать внимания».

Я спала в одной кровати

с моей мамой и сестрой.

Каждую ночь мама была обессилена.

Мы рассказывали друг другу, как прошёл день,

и слушали движения

моей бабушки по дому.

Мою маму мучили ночные кошмары

о той лодке, что принесла нас сюда.

Моей задачей было не засыпать до прихода

этих кошмаров, чтобы разбудить её.

Мама открыла компьютерный магазин,

а затем училась на косметолога

и занялась другим бизнесом.

К нам приходили женщины с рассказами

о сердитых и упрямых мужчинах,

которые не могли адаптироваться;

о проблемных детях, оказавшихся между двух миров.

Мы искали гранты и спонсоров.

Создавались различные центры.

Я жила в параллельных мирах.

В одном из них я была классической студенткой из Азии,

неустанно требующей от себя большего.

Вдругом была запутанность жизни, её нестабильность;

насилие, наркотики и изоляция

оставили в душе трагические шрамы.

Но с годами многие из них зажили.

Когда я была выпускницей факультета права,

я победила в номинации «Молодой австралиец года».

Меня катапультировали

из одной части головоломки в другую,

и я не могла их сопоставить.

Тан Ли, неизвестная жительница Футскрея,

была теперь другой Тан Ли — беженкой и общественным деятелем.

Меня приглашали выступать в совсем неизвестных мне местах,

в домах, о существовании которых

я даже и не могла предположить.

Я не была знакома с этикетом.

Я не знала, как пользоваться столовыми приборами.

Я не разбиралась в вине.

Я не знала, как поддержать разговор.

Я хотела спрятаться в комфортную обыденность

жизни в никому не известном пригороде,

где бабушка, мама и две дочки

на протяжении 20 лет заканчивали каждый день

рассказами о дневных событиях,

и засыпали

все вместе в одной кровати.

Я сказала маме, что не выдержу.

Она напомнила мне, что когда мы сели в ту лодку,

она была такого же возраста, как я сейчас.

Пути назад не было.

«Сделай это, — она сказала, —

и просто будь собой».

Я высказывалась об образовании, безработице среди молодежи,

о небрежном отношении к маргиналам и бесправным.

Чем откровеннее я была,

тем больше меня просили высказываться.

Я повстречала людей из разных слоёв общества.

Многие из них делают то, что любят —

живут на грани возможного.

Хоть я и закончила университет,

я поняла, что не смогу начать карьеру юриста.

Я должна была осознать ещё одну часть головоломки.

Именно тогда я поняла: быть чужаком —

это не так уж и плохо.

Быть вновь прибывшим

на новой сцене —

это не только хорошо.

За это нужно быть благодарным,

как за своеобразный дар с лодки.

Быть своим в обществе

может означать разрушение горизонтов,

может означать

принятие презумпции происхождения.

Я достаточно вышла за пределы моей зоны комфорта

чтобы понять: да, мир вокруг рушится,

но не так, как вы этого ожидаете.

Я возмутительным образом поощряла

совсем непозволительные мне вещи.

Во мне была энергия,

непримиримый оптимизм,

удивительная смесь смирения и смелости.

Я доверилась интуиции.

Я собрала небольшую группу людей,

для которых фраза «это невозможно»

была вызовом, перед которым нельзя устоять.

Целый год у нас не было средств.

В конце дня я готовила большую кастрюлю супа,

которую мы делили на всех.

Мы работали по ночам.

В основном наши идеи были сумасшедшими,

но некоторые были-таки блестящими,

и мы добились успеха.

Я решила перебраться в США

после моего первого путешествия.

Опять моя интуиция.

Три месяца спустя и переехала в США,

и мои приключения продолжились.

В заключение

позвольте рассказать вам о моей бабушке.

Она выросла в эпоху,

когда конфуцианство было социальной нормой,

и значение имели лишь местные китайские чиновники.

Ничего не менялось на протяжении веков.

Отец умер вскоре после её рождения.

Мать воспитывала её одна.

В 17 она стала второй женой китайского чиновника,

мать которого избивала её.

Не имея поддержки мужа,

она произвела сенсацию, подав на него в суд.

Ещё большей сенсацией стала её победа

в деле, где она выступала обвинителем.

(Смех)

(Аплодисменты)

Фраза «это невозможно» оказалась ошибочной.

Я принимала душ в отеле Сиднея,

когда она умерла в Мельбурне,

в тысяче километрах от меня.

Я увидела её через стекло

душевой кабины, стоящую напротив меня.

Она пришла ко мне попрощаться.

Моя мама позвонила пару минут спустя.

Через несколько дней

мы пошли в буддийский храм в Футскрее.

Мы сидели вокруг её гроба

и рассказывали ей истории,

уверяя, что мы все ещё с ней.

В полночь монах сказал,

что должен закрыть гроб.

Моя мама сказала нам потрогать её руку.

Она спросила монаха:

«Почему её рука такая тёплая,

а всё остальное тело холодное?»

«Потому что вы не отпускали её с самого утра, — сказал он, —

вы не давали ей уйти».

Мощь, сила моей семьи —

в её женщинах.

Учитывая, кем мы были, и кем мы стали,

мы можем сказать,

что возможные мужчины в нашей жизни

могли бы быть нам препятствием.

Они бы заставили нас сдаться.

Сегодня я мечтаю о детях,

и продолжаю думать о той лодке.

Кто бы мог пожелать себе такого?

Но теперь я боюсь привилегий,

лёгкости,

особых прав.

Смогла бы я доверить жизнь моих детей лодке,

храбро разрезающей волны,

постоянному, равномерному гулу двигателя

и безграничному,

ничего не обещающему горизонту?

Даже не знаю.

Но если бы я была уверена,

что они справятся,

я бы это сделала.

(Аплодисменты)

ТреворНильсон: Мама Тан тоже сегодня с нами,

она в четвёртом или пятом ряду.

(Аплодисменты)