Я усвоил некоторые самые важные жизненные уроки, полученные у наркодилеров, и гангстеров, и проституток, а одна из самых глубоких теологических бесед у меня была не в священных залах церкви, а на углу улицы в пятницу, в час ночи. Это немного необычно, учитывая, что я баптистский священник, воспитанник семинарии и пастор в церкви более 20 лет, но это так. Это произошло, когда я участвовал в программе общественной безопасности по снижению уровня преступности, которая помогла сократить число тяжких преступлений на 79% в одном крупном городе за период примерно в 8 лет. Но я не хотел быть частью чьей-то программы по сокращению преступности. Мне было 25, я только начал служить в церкви. Если бы вы спросили, какие у меня были амбиции, я бы ответил, что хотел быть пастором мегацеркви. Я хотел церковь с 15 000—20 000 прихожан. Я хотел читать проповеди на телевидении. Я хотел иметь свою линию одежды. (Смех) Хотел быть провайдером междугородной телефонной связи. Всё на свете я хотел. (Смех) Примерно спустя год моего пасторства число прихожан увеличилось на 20 человек. До планов с мегацерковью ещё было идти и идти. Но серьёзно, если бы вы спросили: «Какие у тебя амбиции?» — я бы ответил: «Просто быть хорошим пастором, иметь возможность быть с людьми во всех жизненных перипетиях, проповедовать то, что наполняет значением каждый день моих прихожан, и, в афро-американской традиции, иметь возможность представлять общество, которому я служу». Но кое-что ещё просиходило в моём городе и его пригородах и в большинстве городских агломераций США: стал стремительно расти уровень убийств. Молодые люди убивали друг друга по причинам, которые я считал пустяковыми, например, кого-то толкнули в школьном коридоре, а затем после школы человека застрелили. Кто-то надел футболку неправильного цвета не в то время и не в том месте. Необходимо было что-то предпринять. Дошло до того, что это стало менять характер города. Приходишь в какой-нибудь жилой квартал, например, как тот, что был ниже по улице от моей церкви, заходишь туда, а он выглядит словно город-призрак, потому что родители не позволяют своим детям играть на улице даже летом из-за риска физического насилия. Каждую ночь в окрестностях были слышны, как казалось с непривычки, фейверки, но это была стрельба. И это слышишь почти каждую ночь, когда готовишь ужин, рассказываешь ребёнку сказку на ночь или просто смотришь телевизор. В любой неотложке любой больницы видишь лежащих на каталках молодых тёмнокожих и латиноамериканских мужчин, умирающих от пулевых ранений. Я организовывал похороны, но не почтенных матриархов и патриархов, проживших долгую жизнь и о которых есть что рассказать. Я организовывал похороны для 18-летних, 17-летних и 16-летних, и я стоял в церкви или в похоронном бюро, изо всех сил пытаясь сказать хоть слово, что окажет какое-нибудь значимое воздействие. В то время как мои коллеги строили кафедральные соборы, прекрасные и высокие, покупали недвижимость за городом и перевозили туда же свои общины, чтобы те могли создавать или воссоздавать свой град Божий, социальные структуры в гетто прогибались под весом насилия. Поэтому я остался, ведь кто-то должен был с этим что-то сделать. Я взглянул на то, что имел, и с тем и начал. Я стал проповедовать осуждение насилия в сообществе. Я обратил внимание на программы в моей церкви и начал создавать программы для молодёжи из группы риска — тех, кто был близок к насилию. Я даже попытался быть новатором в своих проповедях. Вы все слышали о рэпе, не так ли? Рэп? Однажды я даже пытался читать проповедь в стиле рэп. Не сработало, но я хотя бы попробовал. Никогда не забуду парня, который подошёл ко мне после этой проповеди. Он подождал, когда все уйдут, и сказал: «Святой отец, рэперская прововедь?» Я ответил: «Ага, как тебе?» Он сказал: «Больше так не делайте, ваше преподобие». (Смех) Но я проповедовал и создал эти программы, и думал, может, если мои коллеги сделали бы то же самое, то были бы изменения. Но насилие просто вышло из-под контроля, и люди, не принимавшие участие в насилии, оказывались застрелены и убиты: кто-то на пути в ларёк, чтобы купить пачку сигарет, или кто-то, сидевший на остановке и ждавший автобус, или дети, играющие в парке, не обращающие внимания на насилие на другой стороне парка, но оно пришло и настигло их. Всё вышло из-под контроля, я не знал что делать, и тогда произошло нечто, что всё для меня изменило. Это был мальчик по имени Джесси Макки, шедший домой со своим другом Ригоберто Кэррионом в жилой район вниз по улице от моей церкви. Они столкнулись с группой молодых парней из банды в Дорчестере и были убиты. Но Джесси убежал оттуда, смертельно раненный, он побежал по направлению к моей церкви и умер в 100–130 метрах от неё. Если бы он добрался до церкви, это бы ничего не изменило, потому что свет был выключен, внутри никого не было. И я принял это как знак. Когда поймали некоторых из тех, кто сотворил то деяние, к моему удивлению, они были примерно моего возраста, но пропасть между нами была огромна. Мы словно были из двух разных миров. Обдумав всё это и посмотрев на то, что происходило, я внезапно понял, что внутри меня возник парадокс. Он заключался вот в чём: во всех моих проповедях, порицающих насилие, я также говорил о построении сообщества, но внезапно я осознал, что существовал определённый сегмент населения, который я не включал в своё определение общества. И вот в чём парадокс: если я действительно хотел сообщество, о котором проповедовал, мне нужно было обратиться к тем и охватить ту группу, которую я убрал из своего определения. Это не значило создавать программы для привлечения тех, кто был на грани совершения преступления, это означало обратиться к тем и принять тех, кто совершал акты насилия, — гангстеров и наркодилеров. Как только я пришёл к осознанию этого, тут же возник вопрос. Почему я? Разве это не дело правоохранительных органов? Ведь для этого и существует полиция, верно? Как только возник вопрос «Почему я?», быстро пришёл и ответ. Почему я? Потому что я единственный, кто не спит ночей, думая об этом. Я единственный гляжу вокруг, твердя, что кто-то должен с этим что-то сделать, и я начинаю понимать, что этот кто-то — я. Не с этого ли начинаются движения активистов? Они не начинаются с огромного съезда людей, которые собираются вместе и сходятся во мнении по какому-то вопросу. Они начинаются с пары человек или, может, только с одного. В этом случае оно начиналось с меня. Я решил понять культуру жестокости, в которой жили эти парни, совершавшие преступления, и я стал волонтёром в средней школе. Где-то через две недели волонтёрства в школе я понял, что молодёжь, которую я пытался постичь, в школу не ходит. Я начал ходить по району, и не нужно было быть учёным, чтобы понять, что в течение дня они не высовывались. Поэтому я начал ходить по улицам ночью, поздно ночью, заходя в парки, где они были, строя отношения, которые были необходимы. В Бостоне случилась трагедия, собравшая вместе ряд священников. Несколько из нас осознали, что придётся выйти из четырёх стен нашего святилища и встретить молодёжь там, где они находились, а не пытаться понять, как заставить их прийти в церковь. Мы решили ходить по району вместе. Мы собирались все вместе в одном из самых опасных округов города в ночь пятницы и в ночь субботы в 10 часов вечера, и мы были на улице до 2-х или 3-х часов утра. Мне верится, мы были аномалией, когда только начали это делать. Мы не были наркодилерами. Мы не были клиентами наркодилеров. Мы не были полицией. У некоторых из нас были воротнички. Это, возможно, было странно. Но через какое-то время они начали с нами разговаривать, и мы поняли, что пока мы ходили по улице, они следили за нами, они хотели убедиться в паре вещей: во-первых, что мы собирались быть последовательными в своём поведении, что мы так и будем возвращаться; а во-вторых, они хотели убедиться, что мы не пытались их использовать. Ведь бывают же такие парни, которые говорят: «Мы собираемся вернуть наши улицы», — но у них как будто всегда была с собой телевизионная камера или репортёр, и они улучшают свою репутацию в ущерб тем, кто на улицах. Когда они увидели, что ничего такого у нас нет, они решили поговорить с нами. Затем мы сделали нечто удивительное для проповедников. Мы решили послушать, а не проповедовать. Давайте, поаплодируйте. (Смех) (Аплодисменты) Ладно, хватит, вы сейчас тратите моё время. (Смех) Но это было удивительно. Мы им сказали: «Мы не знаем свои собственные общины после 9 вечера, между 9 вечера и 5 утра, но вы-то знаете. Вы эксперты в этой сфере, знатоки этого периода времени. Поговорите с нами. Научите нас. Помогите нам увидеть то, что мы не видим. Помогите нам понять то, чего мы не понимаем». И все они были счастливы это сделать. Так мы получили представление о том, какова была жизнь на улицах, — абсолютно не такая, как показывают в новостях в 11 часов, разительно отличается от показываемого популярными СМИ и даже социальными сетями. По мере нашего разговора с ними, ряд мифов о них рассеялся. Одним из крупнейших мифов было то, что эти дети холодны, бессердечны и необычайно храбры в своей жестокости. То, что мы узнали, было полной противоположностью. Большинство парней на улицах просто пытаются там выжить. Мы также обнаружили, что некоторые из наиболее интеллектуальных и креативных, великолепных и мудрых людей, каких мы когда-либо встречали, были на улицах, пытаясь выжить. Кто-то из них называет это выживанием, но я называю их преодолевателями, потому что когда ты в таких же условиях, как и они, иметь возможность жить каждый день — это результат преодоления. В итоге мы спросили у них: «Как вы видите церковь, как вы видите помощь этого учреждения в данной ситуации?» Мы разработали план в диалоге с этой молодёжью. Мы перестали смотреть на них как на проблему, требующую решения, и мы начали смотреть на них как на партнёров, актив, помощников в борьбе за сокращение насилия в обществе. Представьте себе процесс разработки плана: за одним столом у вас священник, за другим — героиновый дилер; они обсуждают, как церковь может помочь целой общине. Задачей «Boston Miracle» было сплочение людей. У нас были и другие партнёры: правоохранительные органы, полицейские. Не все из них, так как всё ещё были и такие, кто хотел просто посадить всех за решётку. Но были и другие полицейские, почитавшие партнёрство с сообществом за честь, видевшие свою собственную ответственность в возможности работать как партнёры с лидерами сообщества и лидерами веры, для того чтобы сократить уровень насилия в обществе. То же самое с сотрудниками службы надзора, судьями, людьми на верхушке правоохранительной цепи, потому что они, как и мы, осознали, что арестами проблему никогда не разрешить, что не будет конца искам, и заполни хоть все тюрьмы, проблема не уйдёт. Я помог положить начало организации 20 лет назад, организации, основанной на вере, чтобы справиться с этой проблемой. Я ушёл оттуда примерно 4 года назад и начал работать в разных городах на всей территории США, 19 в общей сложности. Я обнаружил, что в этих городах всегда были лидеры местных общин, согнувшие спины и работающие не покладая рук, позабывшие о собственных интересах и знающие, что целое больше, чем сумма его частей. Они собрались вместе и нашли способы работать с молодёжью с улиц. Они знают, что решение — не в увеличении числа полицейских, а в поиске активных людей в сообществе, чтобы создать сильный общественный компонент в вопросе сокращения насилия. Сейчас в США существует движение молодых людей, которыми я очень горжусь, работающих над структурными проблемами, которые надо изменить, если мы хотим сделать общество лучше. Но есть такая политическая уловка, попытка подавить насилие в среде чернокожих с помощью жестокости и злоупотреблений полицейских. Но это вымысел. Всё взаимосвязано. Когда думаешь о десятках неудачных жилищных законов и о плохих образовательных структурах, когда думаешь о постоянной безработице и неполной занятости в обществе, когда думаешь о плохом здравоохранении, а затем к этому добавляешь наркотики и мешки, полные оружия, неудивительно, что видишь появление культуры насилия. А ответ государства на всё это — больше полицейских и больше подавления горячих точек. Всё взаимосвязано. Одна из удивительных вещей, которую мы способны осуществить, — возможность показать ценность партнёрства: общества, правоохранительных органов, частного сектора, города — для того, чтобы уменьшить насилие. Нужно ценить эту составляющую общества. Я верю, что мы можем покончить с эрой насилия в наших городах. Я верю, что это возможно и что люди делают это даже сейчас. Но мне нужна ваша помощь. Такое не может исходить от людей, которые работают на износ. Им нужна поддержка. Им нужна помощь. Идите в свой город. Найдите таких людей. «Вам нужна помощь? Я помогу вам». Найдите таких людей. Они здесь. Соберите их вместе с правоохранительными органами, частным сектором и городом с целью сокращения насилия, но убедитесь, что этот компонент общества силён. Ведь старая пословица Бурунди права: «То, что делается для меня, но без меня, — это действие надо мной». Благослови вас Господь. Спасибо. (Аплодисменты)