Я усвоил некоторые самые
важные жизненные уроки,
полученные у наркодилеров,
и гангстеров,
и проституток,
а одна из самых глубоких
теологических бесед
у меня была не в священных залах церкви,
а на углу улицы
в пятницу, в час ночи.
Это немного необычно,
учитывая, что я баптистский священник,
воспитанник семинарии
и пастор в церкви более 20 лет,
но это так.
Это произошло, когда я участвовал
в программе общественной безопасности
по снижению уровня преступности,
которая помогла сократить число
тяжких преступлений на 79%
в одном крупном городе
за период примерно в 8 лет.
Но я не хотел быть
частью чьей-то программы
по сокращению преступности.
Мне было 25, я только начал
служить в церкви.
Если бы вы спросили,
какие у меня были амбиции,
я бы ответил, что хотел
быть пастором мегацеркви.
Я хотел церковь
с 15 000—20 000 прихожан.
Я хотел читать проповеди
на телевидении.
Я хотел иметь свою линию одежды.
(Смех)
Хотел быть провайдером
междугородной телефонной связи.
Всё на свете я хотел.
(Смех)
Примерно спустя год моего пасторства
число прихожан увеличилось на 20 человек.
До планов с мегацерковью
ещё было идти и идти.
Но серьёзно, если бы вы спросили:
«Какие у тебя амбиции?» —
я бы ответил:
«Просто быть хорошим пастором,
иметь возможность быть с людьми
во всех жизненных перипетиях,
проповедовать то, что наполняет значением
каждый день моих прихожан,
и, в афро-американской традиции,
иметь возможность представлять
общество, которому я служу».
Но кое-что ещё просиходило в моём городе
и его пригородах
и в большинстве
городских агломераций США:
стал стремительно расти
уровень убийств.
Молодые люди убивали друг друга
по причинам,
которые я считал пустяковыми,
например, кого-то толкнули
в школьном коридоре,
а затем после школы
человека застрелили.
Кто-то надел футболку неправильного цвета
не в то время и не в том месте.
Необходимо было что-то предпринять.
Дошло до того,
что это стало менять характер города.
Приходишь в какой-нибудь жилой квартал,
например, как тот, что был
ниже по улице от моей церкви,
заходишь туда,
а он выглядит словно город-призрак,
потому что родители не позволяют
своим детям играть на улице
даже летом
из-за риска физического насилия.
Каждую ночь в окрестностях были слышны,
как казалось с непривычки, фейверки,
но это была стрельба.
И это слышишь почти каждую ночь,
когда готовишь ужин,
рассказываешь ребёнку сказку на ночь
или просто смотришь телевизор.
В любой неотложке любой больницы
видишь лежащих на каталках
молодых тёмнокожих и латиноамериканских
мужчин, умирающих от пулевых ранений.
Я организовывал похороны,
но не почтенных матриархов и патриархов,
проживших долгую жизнь
и о которых есть что рассказать.
Я организовывал похороны для 18-летних,
17-летних
и 16-летних,
и я стоял в церкви или в похоронном бюро,
изо всех сил пытаясь сказать хоть слово,
что окажет какое-нибудь
значимое воздействие.
В то время как мои коллеги строили
кафедральные соборы, прекрасные и высокие,
покупали недвижимость за городом
и перевозили туда же свои общины,
чтобы те могли создавать
или воссоздавать свой град Божий,
социальные структуры в гетто
прогибались под весом насилия.
Поэтому я остался, ведь кто-то
должен был с этим что-то сделать.
Я взглянул на то, что имел,
и с тем и начал.
Я стал проповедовать
осуждение насилия в сообществе.
Я обратил внимание
на программы в моей церкви
и начал создавать программы
для молодёжи из группы риска —
тех, кто был близок к насилию.
Я даже попытался быть новатором
в своих проповедях.
Вы все слышали о рэпе, не так ли?
Рэп?
Однажды я даже пытался
читать проповедь в стиле рэп.
Не сработало, но я хотя бы попробовал.
Никогда не забуду парня, который
подошёл ко мне после этой проповеди.
Он подождал, когда все уйдут,
и сказал:
«Святой отец, рэперская прововедь?»
Я ответил: «Ага, как тебе?»
Он сказал: «Больше так не делайте,
ваше преподобие».
(Смех)
Но я проповедовал и создал эти программы,
и думал, может, если мои коллеги
сделали бы то же самое,
то были бы изменения.
Но насилие просто
вышло из-под контроля,
и люди, не принимавшие участие
в насилии, оказывались застрелены и убиты:
кто-то на пути в ларёк,
чтобы купить пачку сигарет,
или кто-то, сидевший
на остановке и ждавший автобус,
или дети, играющие в парке,
не обращающие внимания
на насилие на другой стороне парка,
но оно пришло и настигло их.
Всё вышло из-под контроля,
я не знал что делать,
и тогда произошло нечто,
что всё для меня изменило.
Это был мальчик по имени Джесси Макки,
шедший домой со своим
другом Ригоберто Кэррионом
в жилой район вниз
по улице от моей церкви.
Они столкнулись с группой
молодых парней из банды в Дорчестере
и были убиты.
Но Джесси убежал оттуда,
смертельно раненный,
он побежал по направлению к моей церкви
и умер в 100–130 метрах от неё.
Если бы он добрался до церкви,
это бы ничего не изменило,
потому что свет был выключен,
внутри никого не было.
И я принял это как знак.
Когда поймали некоторых из тех,
кто сотворил то деяние,
к моему удивлению,
они были примерно моего возраста,
но пропасть между нами была огромна.
Мы словно были из двух разных миров.
Обдумав всё это
и посмотрев на то, что происходило,
я внезапно понял,
что внутри меня возник парадокс.
Он заключался вот в чём:
во всех моих проповедях,
порицающих насилие,
я также говорил о построении сообщества,
но внезапно я осознал,
что существовал
определённый сегмент населения,
который я не включал
в своё определение общества.
И вот в чём парадокс:
если я действительно хотел сообщество,
о котором проповедовал,
мне нужно было обратиться к тем
и охватить ту группу,
которую я убрал из своего определения.
Это не значило создавать программы
для привлечения тех, кто был
на грани совершения преступления,
это означало обратиться к тем
и принять тех, кто совершал акты насилия, —
гангстеров и наркодилеров.
Как только я пришёл к осознанию этого,
тут же возник вопрос.
Почему я?
Разве это не дело
правоохранительных органов?
Ведь для этого
и существует полиция, верно?
Как только возник вопрос «Почему я?»,
быстро пришёл и ответ.
Почему я? Потому что я единственный,
кто не спит ночей, думая об этом.
Я единственный гляжу вокруг, твердя,
что кто-то должен с этим что-то сделать,
и я начинаю понимать, что этот кто-то — я.
Не с этого ли начинаются движения
активистов?
Они не начинаются с огромного
съезда людей, которые собираются вместе
и сходятся во мнении по какому-то вопросу.
Они начинаются с пары человек
или, может, только с одного.
В этом случае оно начиналось с меня.
Я решил понять культуру жестокости,
в которой жили эти парни,
совершавшие преступления,
и я стал волонтёром в средней школе.
Где-то через две недели
волонтёрства в школе
я понял, что молодёжь,
которую я пытался постичь,
в школу не ходит.
Я начал ходить по району,
и не нужно было быть учёным, чтобы понять,
что в течение дня они не высовывались.
Поэтому я начал ходить
по улицам ночью, поздно ночью,
заходя в парки, где они были,
строя отношения, которые были необходимы.
В Бостоне случилась трагедия,
собравшая вместе ряд священников.
Несколько из нас осознали,
что придётся выйти из четырёх стен
нашего святилища
и встретить молодёжь там,
где они находились,
а не пытаться понять,
как заставить их прийти в церковь.
Мы решили ходить по району вместе.
Мы собирались все вместе
в одном из самых опасных округов города
в ночь пятницы и в ночь субботы
в 10 часов вечера,
и мы были на улице
до 2-х или 3-х часов утра.
Мне верится, мы были аномалией,
когда только начали это делать.
Мы не были наркодилерами.
Мы не были клиентами наркодилеров.
Мы не были полицией.
У некоторых из нас были воротнички.
Это, возможно, было странно.
Но через какое-то время
они начали с нами разговаривать,
и мы поняли,
что пока мы ходили по улице,
они следили за нами,
они хотели убедиться в паре вещей:
во-первых, что мы собирались
быть последовательными в своём поведении,
что мы так и будем возвращаться;
а во-вторых, они хотели убедиться,
что мы не пытались их использовать.
Ведь бывают же такие парни,
которые говорят:
«Мы собираемся вернуть наши улицы», —
но у них как будто всегда была
с собой телевизионная камера
или репортёр,
и они улучшают свою репутацию
в ущерб тем, кто на улицах.
Когда они увидели,
что ничего такого у нас нет,
они решили поговорить с нами.
Затем мы сделали нечто
удивительное для проповедников.
Мы решили послушать, а не проповедовать.
Давайте, поаплодируйте.
(Смех)
(Аплодисменты)
Ладно, хватит, вы сейчас
тратите моё время. (Смех)
Но это было удивительно.
Мы им сказали: «Мы не знаем свои
собственные общины после 9 вечера,
между 9 вечера и 5 утра,
но вы-то знаете.
Вы эксперты в этой сфере,
знатоки этого периода времени.
Поговорите с нами. Научите нас.
Помогите нам увидеть то, что мы не видим.
Помогите нам понять то,
чего мы не понимаем».
И все они были счастливы это сделать.
Так мы получили представление о том,
какова была жизнь на улицах, —
абсолютно не такая,
как показывают в новостях в 11 часов,
разительно отличается от показываемого
популярными СМИ и даже социальными сетями.
По мере нашего разговора с ними,
ряд мифов о них рассеялся.
Одним из крупнейших мифов было то,
что эти дети холодны, бессердечны
и необычайно храбры в своей жестокости.
То, что мы узнали, было
полной противоположностью.
Большинство парней на улицах
просто пытаются там выжить.
Мы также обнаружили,
что некоторые из наиболее
интеллектуальных и креативных,
великолепных и мудрых людей,
каких мы когда-либо встречали,
были на улицах, пытаясь выжить.
Кто-то из них называет это выживанием,
но я называю их преодолевателями,
потому что когда ты
в таких же условиях, как и они,
иметь возможность жить каждый день —
это результат преодоления.
В итоге мы спросили у них:
«Как вы видите церковь,
как вы видите помощь
этого учреждения в данной ситуации?»
Мы разработали план
в диалоге с этой молодёжью.
Мы перестали смотреть на них
как на проблему, требующую решения,
и мы начали смотреть на них
как на партнёров, актив,
помощников в борьбе за сокращение
насилия в обществе.
Представьте себе процесс разработки плана:
за одним столом у вас священник,
за другим — героиновый дилер;
они обсуждают, как церковь
может помочь целой общине.
Задачей «Boston Miracle»
было сплочение людей.
У нас были и другие партнёры:
правоохранительные органы,
полицейские.
Не все из них,
так как всё ещё были и такие,
кто хотел просто посадить всех за решётку.
Но были и другие полицейские,
почитавшие партнёрство
с сообществом за честь,
видевшие свою собственную ответственность
в возможности работать как партнёры
с лидерами сообщества и лидерами веры,
для того чтобы сократить
уровень насилия в обществе.
То же самое с сотрудниками службы надзора,
судьями,
людьми на верхушке
правоохранительной цепи,
потому что они, как и мы, осознали,
что арестами проблему
никогда не разрешить,
что не будет конца искам,
и заполни хоть все тюрьмы,
проблема не уйдёт.
Я помог положить начало
организации 20 лет назад,
организации, основанной на вере,
чтобы справиться с этой проблемой.
Я ушёл оттуда примерно 4 года назад
и начал работать в разных городах
на всей территории США,
19 в общей сложности.
Я обнаружил, что в этих городах
всегда были лидеры местных общин,
согнувшие спины
и работающие не покладая рук,
позабывшие о собственных интересах
и знающие, что целое больше,
чем сумма его частей.
Они собрались вместе и нашли
способы работать с молодёжью с улиц.
Они знают, что решение —
не в увеличении числа полицейских,
а в поиске активных людей в сообществе,
чтобы создать сильный
общественный компонент
в вопросе сокращения насилия.
Сейчас в США существует движение
молодых людей, которыми я очень горжусь,
работающих над структурными проблемами,
которые надо изменить,
если мы хотим сделать общество лучше.
Но есть такая политическая уловка,
попытка подавить насилие
в среде чернокожих с помощью
жестокости и злоупотреблений полицейских.
Но это вымысел.
Всё взаимосвязано.
Когда думаешь о десятках
неудачных жилищных законов
и о плохих образовательных структурах,
когда думаешь о постоянной безработице
и неполной занятости в обществе,
когда думаешь о плохом здравоохранении,
а затем к этому добавляешь наркотики
и мешки, полные оружия,
неудивительно, что видишь
появление культуры насилия.
А ответ государства на всё это —
больше полицейских
и больше подавления горячих точек.
Всё взаимосвязано.
Одна из удивительных вещей,
которую мы способны осуществить, —
возможность показать
ценность партнёрства:
общества, правоохранительных органов,
частного сектора, города —
для того, чтобы уменьшить насилие.
Нужно ценить эту составляющую общества.
Я верю, что мы можем покончить
с эрой насилия в наших городах.
Я верю, что это возможно
и что люди делают это даже сейчас.
Но мне нужна ваша помощь.
Такое не может исходить от людей,
которые работают на износ.
Им нужна поддержка. Им нужна помощь.
Идите в свой город.
Найдите таких людей.
«Вам нужна помощь? Я помогу вам».
Найдите таких людей. Они здесь.
Соберите их вместе с правоохранительными
органами, частным сектором и городом
с целью сокращения насилия,
но убедитесь,
что этот компонент общества силён.
Ведь старая пословица Бурунди права:
«То, что делается для меня, но без меня, —
это действие надо мной».
Благослови вас Господь. Спасибо.
(Аплодисменты)