В детстве я не всегда понимал,
почему родители заставляли меня
следовать своим правилам.
Например, почему
я должен был стричь газон?
Почему так важно было
делать домашнюю работу?
Почему нельзя было
есть кашу с мармеладом?
Будучи ребёнком, я постоянно
задавался подобными вопросами —
обычное дело.
Но я понимал, что порой лучше
слушать старших, даже если неясно зачем.
При этом родители не подавляли
в нас критическое мышление.
Они стремились
воспитать в нас способность,
с одной стороны, адекватно
воспринимать окружающий мир,
а с другой — ставить под сомнение
текущее положение вещей.
Теперь я понимаю,
что это была
сознательная стратегия воспитания.
Один из лучших теоретиков педагогики,
бразильский учёный Паулу Фрейре,
подробно рассматривает вопрос
о необходимости воспитания
как способа развить
критическое мышление и гуманность.
В своей известнейшей книге
«Педагогика угнетённых»
он пишет: «Никто не может
считаться подлинно гуманным,
если он препятствует другим
быть таковыми».
В последнее время я часто думаю об этом,
о понятии человечности,
и особенно о том,
кому в этом мире дано право
считаться человеком
в полном смысле слова.
В течение нескольких месяцев
мир наблюдал за тем, как безоружные
чёрные мужчины и женщины
гибли от рук полицейских
и общественных патрульных.
Эти события и их последствия
напомнили о моём детстве и правилах,
которых придерживались мои родители,
воспитывая чернокожего сына в Америке.
Лишь сейчас я понимаю,
зачем они это делали.
Как трудно, наверно, им было осознавать
всю несправедливость этого чувства —
чувства, будто вынужден
лишать ребёнка детства,
чтобы вечерами он возвращался домой.
Я вспоминаю, как однажды,
когда мне было лет 12, по пути
в другой город мы остановились на ночлег;
мы с друзьями купили водяные пистолеты
и устроили на парковке отеля поле боя.
Мы прятались за машинами,
бегали в темноте между фонарями,
заливая смехом всю округу.
Не прошло и десяти минут,
как вышел отец,
схватил меня за руку так,
как никогда раньше,
и завёл в нашу комнату.
Не успел я открыть рот и пожаловаться,
в какое глупое положение
он поставил меня перед друзьями,
отец отчитал меня за мою наивность.
Страх исказил его лицо,
он посмотрел мне в глаза
и сказал: «Прости, сын,
но ты не можешь вести себя,
как твои белые друзья.
Ты не можешь понарошку стрелять.
Тебе нельзя бегать в темноте.
Ни в одном месте
ты не можешь прятаться».
Теперь я понимаю, как он,
наверное, был напуган,
что я мог попасться
в эту ловушку ночной пустоты,
что кто-то мог принять воду за пули,
и всё бы закончилось.
Я слышу такие советы всю свою жизнь:
держи руки на виду,
не двигайся слишком быстро,
снимай капюшон, когда темнеет.
Родительские наставления стали бронёй,
защищающей нас
в океане тревожных сигналов,
чтобы наше дыхание вдруг не оборвалось
и о нас не остались лишь воспоминания.
Чтобы видеть наше детство,
а не гробы и бетонные плиты.
Они учили нас не потому,
что хотели сделать нас лучше других,
а просто чтобы сохранить нам жизнь.
На таких советах
выросли все мои чернокожие друзья.
Эти беседы проводились
с каждым в том возрасте,
когда его уже могли посчитать злодеем
и стереть с лица земли,
в возрасте, когда цвет кожи
становился синонимом опасности.
А каково ребёнку расти,
осознавая, что он просто
не может вести себя как ребёнок?
Что детские капризы смертельно опасны,
что любопытство наказуемо,
что ошибки — непозволительная роскошь,
что можно не проснуться утром
по вине чьих-то скрытых предрассудков.
Но это не должно
нас характеризовать.
Ведь родители учили нас,
что мы пришли в это мир,
не чтобы гибнуть под пулями,
а чтобы запускать воздушных змеев,
прыгать со скакалкой, смеяться до колик.
Учителя объясняли,
как поднимать руки на уроке,
а не только по приказу «Сдавайся!»,
как сохранять веру
и не допускать мысли,
что мы недостойны жить.
Мы отмечаем значимость жизни чернокожего
не потому, что жизни других не важны;
тем самым мы заявляем,
что достойны жить без страха,
даже когда происходящее вокруг
говорит об обратном.
Я хочу жить в мире, где мой сын
не будет считаться виновным
с момента рождения,
где никто не усомнится в том, что
предмет в его руке предназначен для игры.
Я верю, что наше общество можно изменить,
что мы можем жить в мире,
где детское имя
не пишут на футболке или надгробии,
где ценность чьей-то жизни
определяется лишь тем,
что он человек,
в мире, где каждый из нас
может дышать свободно.
Спасибо.
(Аплодисменты)